told you i'm coming home

Мы ругались красиво и громко. Я бы даже сказал, что мы любили ругаться.

При своих, получая от этого невообразимое, злое, истеричное удовольствие, - от напряженности создаваемой нами атмосферы, от того, как неудобно и неуютно было около нас окружающим, от того, насколько смешно было нам самим – всем казалось, что мы просто любим выставлять свои отношении напоказ, но глубоко у нас внутри чертики хохотали в унисон, зная, что все «настоящее» наше остается строго между нами. Иногда у меня возникало впечатление, что Йост мог догадываться, что мы их дурим, но и его пугала та страстность и яростная искренность, с которой мы друг на друга кричали.

Билл в такие моменты бывал просто ошеломителен. Жестко сощуренные глаза, отточенный холодный взгляд и заострившийся нос – Билл выспавшийся, Билл на отходняках, Билл накрашенный или за первым утренним кофе – он был одинаково прекрасен.

Я задирал подбородок, выправлял плечи, наклонял голову и усмехался, гнусно и криво, Билл злился невозможно на эту мою ухмылку, кричал мне, что я истеричная сволочь и последнее хамло, что я осточертел ему со всеми своими закидонами и запросами. А я ехидно смаковал вслух каждую его фразу, выворачивая ее то так, то эдак, чтобы побесить его еще больше его же собственной алогичностью. Билл заводился и прямо таки искрил, выплескивая желчь хлесткими, звонкими, злыми словами, – те, кто находился около нас в подобные моменты, мечтали оказаться где-нибудь подальше, смущаясь невообразимо прелестно и мило пряча глаза в ноутбуки, книги, газеты или просто отворачиваясь в противоположную от нас сторону.

Заканчивалось резко, обрываясь молчанием или громким финальным аккордом, – вчера, к примеру, Билл вскочил, наклонился ко мне, горячий, злой, сгреб за отвороты кофты, процедил прямо в лицо что-то жесткое, обидное и как будто выдохнул сразу, расслабился. Через минуту мы курили в коридоре вдвоем и мешали поцелуи с сигаретным дымом. Он не преминул укусить меня за нижнюю губу так, что она болела потом еще целый день.

Но на самом деле гораздо больше мы любили ругаться наедине.


- Я устала! Я не знаю, что с ними делать! – громко жаловалась Симона, - теперь сидят, наказанные, дуются на меня, переглядываются…

Йорг курил, криво поджимая губы и не отводя взгляда от ветки, назойливо стучащейся в окно. Ветер был западный, и молоденький дубок, посаженный еще прежними хозяевами, наклонялся аккурат в сторону дома. Йорг думал, что пора его немного подрезать, – со временем он креп и вскорости, если бы ветер усилился, на стекле могли остаться царапины.

Симона прерывисто вздыхала и накручивала на указательный палец прядки длинных волос.

- Они невозможны! И чем они старше - тем хуже… Ну вот сегодня, чего им далось это молоко?!

Йорг поднял брови, задумчиво качнул головой и промолчал.

Сегодня близнецы чуть не подрались из-за молока - закончилось тем, что они пролили его на пол, старательно вымытый матерью с утра. Молоко им наливали в красные полупрозрачные кружки, одинаковые, чтобы близнецам не пришло в голову выяснять, чья же лучше. С налитым в них молоком кружки как будто светились, Симоне нравилось очень, она умилялась и любовалась своими детьми и их красивыми кружками.

Выяснять, чья лучше, Тому и Биллу было уже неинтересно – в момент появления кружек в доме близнецы придирчиво рассмотрели их и пришли к выводу, что те совершенно одинаковые. Зато весьма интересным оказалось выяснять, кому достается больше молока, - чем они до сегодняшнего обеда занимались весьма успешно, заставляя маму доливать молоко то одному, то другому, пока не кивнут вместе удовлетворенно, переглянувшись.

Сегодня то ли у мамы дрожали руки, то ли ее глазомер был особенно нечеток, но в один прекрасный момент, она, разозлившись, предоставила близнецов самим себе. Они составили кружки рядом, стукаясь головами, всмотрелись в них, чтобы понять, где на сей раз молока оказалось больше. Победил Том, заважничал, отставил кружку – к ней незамедлительно потянулся Билл, звонким голосом убеждая брата, что переизбыток молока должен быть честно поделен. Он пихнул близнеца, тот ответил, - молоко оказалось сначала на столе, небольшими лужами, а затем на самих близнецах и на полу. Симона всплеснула руками и заохала.

Близнецы были переодеты и посажены на табуретки, на небольшом расстоянии друг от друга - наказание заключалось в том, что им запрещалось разговаривать в течение получаса. Разумеется, в их возрасте (а им было около пяти с половиной лет), полчаса – это огромный срок, за который можно успеть и всласть подуться друг на друга, и помириться, и придумать очередную шалость. Само собой, для этого близнецам не требовалось говорить – достаточно было переглядываться, а в особых случаях им на помощь приходил язык жестов, освоенный ими чуть ли не до того, как они научились разговаривать.

Сегодня дольше дулся Билл, с полным правом проигравшего обиженно поджимая губы и не реагируя на попытки брата заглянуть ему в глаза. Тот еле заметно вытягивал шею и поднимал брови, пытаясь привлечь к себе внимание, – не сразу, сначала для приличия и он посопел, отвернувшись. В конце концов, в том, что досадные долгие полчаса им придется провести таким образом, был виноват не он, но, само собой, ему быстро захотелось развлечения.

Через некоторое время Билл милостиво посмотрел на брата. Тот пожал плечами и изобразил на лице все обуревавшие его эмоции - от тоски и скуки до недоумения, толики неуместного торжества, которое ему все-таки сложно было удержать, и запоздалого сожаления оттого, что они не сумели уладить проблему вовремя во избежание нежелательных последствий.

Билл нахмурился, выпятил нижнюю губу, показывая, что сегодняшняя удачливость Тома еще припомниться ему, причем в ближайшее же время, и повел подбородком, демонстрируя свою еще капельку сердитую, но уже вполне рабочую открытость к предложениям.

Том задумался - так далеко он не заглядывал. Билл тоже задумался, хоть и не подал виду – по правилам инициатива должна была на сей раз исходить от брата, а это значило, что сам Билл мог с полным правом даже и не напрягаться.

Они попереглядывались, проверяя, не пришла ли кому-то в голову свежая идея, похмурились немного от недовольства, что не пришла, осмотрели помещение в поисках вдохновения, и разочарованно вздохнули, не обнаружив ничего, что могло бы им помочь.

Билл поерзал на табуретке, покусал губу, переводя взгляд с коленки Тома на свою, и просиял. Том вспыхнул, заинтересовался, всмотрелся в брата, чуть ли не подпрыгивая на месте, – судя по важности пресерьезнейшего лица Билла идея была зачетная, и ее претворение в жизнь обещало оказаться весьма и весьма увлекательным. Билл покачал головой, подтверждая правильность догадки Тома, и чуть повел пальцами, давая понять, что сейчас он соберется и попробует объяснить, в чем же, собственно, суть.

С соответствующими важности момента ухмылками, улыбками и многозначительными взглядами Билл торжественно указал пальцем на свою коленку. Том наморщил нос, ожидая следующей части и не на секунду не сомневаясь, что она обязательно должна последовать. Билл кивнул и показал пальцем на коленку Тома. Тот вскинул брови в изумлении – поменяться коленками?!.. Билл недовольно закатил глаза – думай еще. Том задумался. Показал брату на пальцах – в очередной раз разыграть взрослых, поменявшись именами? Билл театрально вздохнул, кивая и одновременно демонстрируя Тому, что некоторым образом, он, конечно, угадал, но неплохо бы ему подумать еще. Том растерялся. Подумал еще. А потом еще и еще, но ему никак не удавалось найти в этой идее что-либо заслуживающее столь торжественного к ней отношения собственного близнеца.

Билл снисходительно улыбнулся и показал брату – «совсем». «Вообще» то есть. Том распахнул глаза – навсегда, что ли?! Билл мечтательно покачал головой, и Том отвел взгляд, замер. Прикинул перспективы.

А это могло бы оказаться весьма и весьма забавным – во-первых, было бы довольно интересно попробовать убедить собственную мать, что она таки может их путать – все остальные-то по большому счету вообще не различали, кто есть кто, они проверяли не один раз, а вот мама… И во-вторых, если все лучшее всегда доставалось брату, – ну ладно, с молоком сегодня повезло, но один раз разве в счет? – так может быть, став им, он наконец-то сможет перетянуть судьбу на свою сторону?..

Том глянул на близнеца исподтишка, испугавшись, что Билл может и расхотеть, - тот сосредоточенно о чем-то думал, тоже, небось, оценивая возможные дивиденды. Какой смысл ему отдавать пальму первенства Тому, если все лучшее неизменно доставалось именно младшему?.. Однако Билл не отреагировал на крамольные мысли брата, продолжая считать идею достойной их общего пристального внимания.

Следующую неделю Симона думала, что сходит с ума.

Близнецы, решив, что эта шалость обещает стать самой интересной из всех когда-либо затеваемых ими, менялись именами с завидным постоянством, убеждая маму, что она каким-то ужаснейшим образом все же запуталась, кто из них Том, а кто – Билл.

Они менялись кроватками, менялись футболками и ботинками, да так, что оказывалось, что сейчас на Билле – ботинки Тома и его собственная футболка, а через час – наоборот, и Симона ругала себя, что, совсем замотавшись, она путает не только одежду близнецов, но уже и их самих.

Мама всегда считала, что более бойкий – это Том, а спокойный – Билл. Но в эту неделю они, кажется, решили стать совершенно идентичными, с одинаковым азартом споря с соседским мальчишкой, чей домик из песка красивее, одновременно отвечая на ее вопросы, обращенные то к одному, то к другому, и в один голос, вскинув на нее удивленные взгляды, поправляя ее: «…мама, это Билл, а Том – это я». Первый раз Симона улыбнулась, подумав, что они решили ее разыграть, второй раз, с утра, обнаружив Билла в кроватке Тома, а Тома – в кроватке Билла, она отругала их, объясняя, что для таких игр они уже слишком взрослые. Третий раз она просто не обратила внимания, а в четвертый – решила, что действительно перепутала. В четвертый близнецы как раз для профилактики вернули все на свои места.

Симона всегда считала, что маленькая родинка под губой – у Тома, но за месяц, последовавший за этой неделей, близнецы убедили ее, что на самом деле она не помнит, под чьей губой находится эта родинка. Симона решила прояснить этот момент у Йорга как непричастного к возникшей путанице, на что Йорг удивленно вскинул брови – а что, у кого-то из них есть родинка под губой?..

Еще через два месяца Симона сдалась, позволив себе признать наконец, что не различает своих детей. Тогда близнецы успокоились, так и оставшись каждый под чужим именем.

Впрочем, однажды Билл предложил Тому поменяться обратно, на что тот скривился и отказался – мол, заварили кашу, так давай расхлебывать. И потом, ему все нравилось – удача действительно стала обращать на него внимание несколько чаще, и он был весьма доволен нынешним положением вещей. Билл поразмыслил и решил: если что, то он всегда может сказать брату, что на самом-то деле все самое лучшее досталось ему не совсем честным образом, и это всенепременно окажется достойным способом омрачить триумф близнеца, несколько скрасив собственное разочарование.

В выходные перед восьмилетием близнецов Гордон принес им гитару. Целый день она была их общей игрушкой, и довольный отчим показывал, как правильно ее держать, как ставить пальцы на лады и бить по струнам. Близнецы соревновались, кто первым возьмет ля минор чисто, отбирали гитару друг у друга, а когда Гордон ушел, выясняли, кто лучше запомнил все показанные отчимом аккорды. Впрочем, Тому, уже и подзабывшему, что изначально его звали иначе, быстро наскучило заниматься этим в отсутствие публики, и он умчался к друзьям, а Билл остался терпеливо разучивать понравившиеся комбинации, хотя подушечки пальцев уже болели от тонких струн.

Гитара была гладкая и красивая, Биллу нравилось держать ее в руках, бережно и ласково, и, устав, он просто положил ее к себе на колени, принявшись осторожно гладить ее по лакированной деке.

- Ну что, нравится? – на пороге появился Гордон, и Билл поднял на него восхищенный взгляд.

- Еще как! Отличная штука! Я хочу поскорее научиться на ней играть, как ты!

Гордон улыбнулся, присел рядом.

- Что, прям сразу как я? Ну, захочешь, упражняться будешь почаще - научишься, в этом деле главное - терпение и усидчивость. А где Том?

- Том? А, он убежал к ребятам, мы сегодня договаривались на карьер сгонять, там в хорошую погоду здорово.

- Чего ж ты не пошел, если здорово?

- Я потренироваться хотел, - Билл смущенно улыбнулся и протянул гитару отчиму, - поиграй? Мне так нравится, как ты играешь…

Гордон взял гитару в руки, покрутил колки, подстраивая струны, и принялся неспешно наигрывать незнакомую Биллу мелодию, тягучую и томную, в которой ему слышалось что-то испанское, даже цыганское, гипнотизирующее… Совсем недавно они с Томом видели по телевизору передачу, в которой рассказывали про цыганский табор, и там статная красивая девушка, одна из них, цыган, покачивая бедрами, медленно танцевала под похожую мелодию.

Хлопнула дверь, но ни Гордон, увлеченный игрой, ни Билл, увлеченный своими грезами, этого не заметили.

- Билл, я за тобой! Давай бегом, Ганс и Андреас недалеко ушли, дого… - остаток фразы Том проглотил, останавливаясь на пороге комнаты. Прислонился к косяку, озадаченный мечтательным выражением на лице брата и легкостью, с которой пальцы их отчима перебирали струны. Постоял немного, наблюдая за Биллом и Гордоном, закусил губу, задумался. В его голове созрел план.

Ночью Билл, усевшись на кровати и активно жестикулируя, вдохновенно рассказывал ему, чего они могут добиться, если Билл научится играть на гитаре так, как играет Гордон, а Том будет петь, ему же нравится?

- Я помню, тебя хвалили в школьном хоре, ты представь только – ты и я, всемирно известный дуэт, близнецы Каулитц! А можно и вообще группу целую собрать, поспрашивать – вдруг кто тоже захочет! – Билл улыбался, теребил короткие взъерошенные волосы, глаза горели, и будущее рисовалось ему в самых радужных красках.

Назавтра Том проснулся пораньше, позавтракал в одиночестве и, зайдя к Гордону, попросил поучить его игре на гитаре. Тот удивился такому рвению в воскресное утро, но с удовольствием показал несколько аккордов вдобавок ко вчерашним. Они даже выучили недлинную простую мелодию к тому времени, как в дверях появился недоумевающий заспанный Билл.

Он зашел, сел рядом с Томом и ближайшие десять минут молча наблюдал за братом, от усердия закусившим губу и старательно ставившим пальцы на лады, изо всех сил пытаясь делать это именно так, как показывал ему Гордон. Тот сидел рядом и иногда поправлял Тома, улыбался и качал головой в такт.

Билл становился все смурнее и смурнее, и в итоге, совсем насупившись, встал и ушел завтракать. В одиночестве.

Следующие два дня близнецы не разговаривали.

Билл обиделся не на шутку – Том играл на гитаре все утро, а потом после обеда, а потом вечером, хвастался за ужином покрасневшими пальцами и даже исполнил после выученную им за день нехитрую песенку, довольно бойко и задорно. Билл не смотрел в его сторону и не прикасался к гитаре, старательно обходя и ее, и брата стороной, а ночью сразу отвернулся к стенке, сердито сопя и расстроено шмыгая носом. Том рассказывал ему о том, как это здорово – играть на гитаре, хотя пальцы у него ноют – спасу нет, а потом умолк, решив, что его план реализован полностью и противник повержен.

Назавтра энтузиазм Тома не угас ни на йоту. Билл озадачился.

Еще через день он устроил брату скандал.

- Нет, ну какого хрена ты уцепился за нее?! Ты же видел, что это мне нравится на ней играть, я был первый, тебе нельзя было!..

- А что такого? Я не понимаю, тебе запрещали, что ли, играть на ней, когда я заканчивал заниматься?..

- Том, да что за фигня! Это не то! Я же тебе объяснял, как я хотел все устроить! Что тебе не нравилось? Почему ты не сказал, что ты хочешь по-другому?!

- Ага, я бы сказал, и ты бы обязательно разрешил мне играть на гитаре в нашем “дуэте”, - Том фыркнул, - особенно если мне этого сильно хотелось.

- Ну и разрешил бы! Ты же не спрашивал, откуда ты теперь знаешь, как все было бы!

- Ну дак если разрешил бы, так чего ты орешь-то? Выходит, я просто все сделал сам, - Том неопределенно пожал плечами.

Билл замолчал, обиженно сопя и буравя брата горячим сердитым взглядом.

- Черт побери, ну почему все, чего хочет Билл Каулитц, должно доставаться тебе?!

Том разочарованно вздохнул, с укором посмотрев на близнеца.

- А ты забыл что ли? Вообще-то Билл Каулитц – это я, - холодно улыбнулся он, и брат бросился на него с кулаками.

Через некоторое время Билл покрасился в темно-красный, хотя отлично знал, что именно этот цвет для своих волос выбрал Том, и почувствовал себя отчасти отмщенным. Тому оставалось лишь бессильно скрипеть зубами в ответ на лучезарную улыбку близнеца.

Билл стоял перед зеркалом и, прищурившись, разглядывал свое отражение – к тому моменту они с братом зашли уже довольно далеко в попытках соригинальничать со своей собственной внешностью.

Том сделал себе дреды, о которых Билл первое время отзывался исключительно емко и недвусмысленно: «фи». Том гнусно ухмылялся и норовил пощекотать Билла дредлоком за ухом или под носом. Однажды таким образом он даже разбудил брата, за что получил весьма неприятный толчок в плечо, от которого едва не свалился с кровати.

Билл стриг волосы тот так, то эдак, долгое время красил их в темно-красный цвет, а в итоге остановился на черном. Том скептически поднимал уголок рта, когда Бил приходил домой с новой прической и втихаря ломал порой фен брата или выдавливал на траву за домом средства для укладки волос. Однажды он даже написал «Билл – дурак» укладочной пенкой поперек дорожки от калитки к дому перед самым приходом близнеца, за что заимел синяк на боку и вывернутую руку, которая побаливала потом еще пару дней. Билл в отместку спрятал воск для дред аккурат в тот момент, когда брат был в душе, и не отдавал до тех пор, пока тот не поклялся их особой ритуальной клятвой купить ему два флакона пенки и одну банку геля для волос.

Когда эксперименты брата казались Тому из ряда вон выходящими, он давал Биллу по голове, откровенно злясь и заявляя, что тот не имел права показываться в таком виде на людях, потому что они близнецы. Многие смутно представляли себе, кто из них кто, предпочитая называть их просто ребятами Симоны или на худой конец «этими дикими Каулитцами», и кто-то мог подумать, что это не Билл, а Том – придурок, которому хватало ума делать с собой подобные вещи. На что Билл ничтоже сумняшеся отвечал, что ничего хуже этих «замусоленных веревок» он еще не видел и давал сдачи, после чего они обычно видеть друг друга не могли пару или тройку дней.

А сейчас Билл оценивал плюсы и минусы одной кажущейся ему весьма интересной идеи, реализация которой на самом деле могла оказаться довольно рискованной, – подобные махинации вполне тянули на «незаконные», из разряда переходящих некую границу, определенную в таких проделках для себя близнецами.

Можно было делать со своей внешностью – а стало быть, с внешностью брата - в принципе все, что угодно, но стать …девчонкой?..

Билл вглядывался в свое отражение, перебирал в пальцах мамину тушь и черный карандаш для глаз и думал. Близнец его брата – девчонка. Тома будут дразнить и над ним будут смеяться - это просто-напросто удар под дых. Если бы Том решился сделать с собой что-то подобное, Билл бы убил его, наверное. Ведь это позор и клеймо на всю жизнь. А если их еще и перепутают…

Этот аргумент оказался решающим - Билл ехидно ухмыльнулся, закусил губу и начал.

Когда дело было сделано, он всмотрелся в свое отражение, наклонив голову и оценивая полученные результаты.

Вообще-то, безотносительно Тома и их общей внешности, было… здорово. Он повертел головой и так и эдак и решил, что ему в самом деле идет. Красиво. Он сразу вышел взрослый, серьезный, хитрый… хищный. Умный. Опасный. Билл похлопал ресницами, - а так милый даже, как лисенок. Это было интересно, и Билл решил, что это могло бы как-нибудь ему и пригодиться.

Минуты через три, приоткрыв дверь, на пороге показался Том.

- Эй, ты что тут делаешь? Я тебя потерял!

- Да я, собственно… Уже ничего, в общем-то, - Билл улыбнулся Тому сквозь зеркало, не оборачиваясь.

Том нахмурился, чутко реагируя на новые, незнакомые, как будто даже взрослые – так порой разговаривали люди в телевизоре - интонации в голосе брата, подошел ближе, встав за плечом Билла напротив зеркала.

- Что за черт? – Том всмотрелся в отражение. Билл поднял взгляд вверх, поводя плечом, будто кокетничая, и Том раскрыл рот.

- Ты что с собой сделал, придурок?!

- Сам придурок. А то ты не видишь.

- Какого… Какого хрена?! Ты совсем что ли, нюх потерял?!

Билл гордо промолчал, улыбнувшись себе в зеркале.

- Вот здесь, кажется, неровно получилось, поправить надо бы… - чуть нахмурившись, спокойно произнес он, на что Том, чуть не зарычав, схватил его за плечо и развернул к себе.

Билл мгновенно ощетинился, готовясь начать гневную перепалку с братом, а тот молча уставился в лицо Билла, и с минуту они буравили друг друга яростными злыми взглядами, сцепив зубы.

А потом, неожиданно, лицо Тома разгладилось, он слегка прищурился, наклонил голову и глянул на брата с зажегшимся интересом в глазах. Билл насторожился.

Еще через некоторое время Том отступил на шаг, присмотрелся, закусил губу и покачал головой, как будто соглашаясь с чем-то. Билл начал подозревать недоброе, чуя резкую смену настроя брата.

- Гы, - хохотнул Том, - ты знаешь, черт побери, а мне нравится. Ты редкостный придурок, но мне, твою мать, действительно нравится.

Билл нахмурился.

- Пиздишь!

- Да не, серьезно. Тебе идет. Но выйдешь на улицу в таком виде – получишь по голове.

И Билл расплылся в улыбке.

В телевизоре плотный одышливый негр задорно и быстро пялил молодую блондинку, похлопывая по заднице и зычно подбадривая, а на диване напротив близнецы, одинаково согнувшись и закусив губу, гипнотизировали мерцающий экран.

Больше десяти минут обычно никто не выдерживал, и тот, к кому ближе оказывался пульт, нажимал на стоп.

Сегодня это был Том.

Экран погас, стало тихо, и теперь легко можно было расслышать сбитое дыхание близнецов.

- Эк он ее… Красава, а? – Билл восхищенно выдохнул, - я уж было думал, я прямо так тут…

- Слышь, а может … того? – Том развел руки и кивнул на свой выпирающий из-под двух футболок стояк, - не дрочить же ведь…

Билл подумал чуть-чуть, а затем кивнул и выпрямился, начиная стягивать одежду. Том отвел глаза и принялся раздеваться сам. Закончив, Билл развернулся, забрался на диван, и, встав на колени, оперся локтями на спинку, чуть выставив задницу назад.

Том стянул трусы, постоял немного, разглядывая Билла, пока тот не окликнул брата недовольно:

- Эй, ну чего ты там? Я тут вечно стоять должен?

- А?.. Да не, я на твою задницу засмотрелся, - Том протянул руку, дотронулся до гладкой кожи, погладил, - она клевая у тебя.

- Да? – Билл обернулся, кинул на Тома насмешливый взгляд, - такая же как у тебя, если что.

- Ну, мне свою-то не видно, если что, - улыбнулся Том, забираясь на диван и пристраиваясь позади Билла.

Осторожно просунув между ног брата, туда, где было горячо и чуть влажно, свой напряженный член и неловко тыкаясь им в яички Билла, он прижался грудью к спине близнеца и положил голову ему на плечо. Они постояли так немножко, молча и не шевелясь, а потом задвигались, постепенно увеличивая темп и начиная неровно и хрипло дышать.

Вопреки обыкновению, первым кончил Том - Билл, упираясь одной рукой в спинку дивана, другой все еще дрочил себе, и Том, прислонившись к его спине, положил раскрытую ладонь брату на живот – просто стоять позади ему показалось глупым, а так можно было хотя бы сделать вид, что чем-то занят.

Теплый живот под его рукой подрагивал, Билл дышал часто и тяжело, и Том замер, в полной мере проникнувшись интимностью момента, – Билл был тонкий, мокрый, горячий, гибкий, зажмурившись, он терялся в захватившем его вихре жаркого удовольствия, полностью уйдя в себя, не видя и не слыша ничего вокруг.

Том даже забыл выдохнуть - его сразило наповал ощущение того, что сейчас он может сделать с братом в принципе все, что угодно, сразило наповал ощущение власти над чем-то стихийным, безумным, яростным и до одурения красивым.

Том чуть сдвинул руку вниз, задев короткие мягкие волоски, и Билл кончил.



Было жарко и душно.

- Слушай, как он это делает? – прямо в ухо Тому проорал Густав.

А еще было ужасно шумно, и приходилось общаться таким вот экстравагантным способом. Том находил это весьма неудобным, предпочитая ограничиваться языком жестов, – его рука не в пример продуктивнее общалась сейчас с коленкой соседки, нежели Густав с ним.

Они сидели на длинном кожаном диване в небольшом клубе местного значения, на днях оборудованном светомузыкой, где работал знакомый близнецам диджей. Строго говоря, диджей был знакомым Георга, а он, в свою очередь, познакомил их с Питером буквально перед вечеринкой, но Том не считал себя шибко принципиальным в подобных вопросах.

- Кто? И что делает? – так же громко, как до этого кричал друг, крикнул он в ухо Густаву. Тот вздрогнул, отстранился и мотнул головой, как будто в ухо вместо слов Тома ему попала вода, и кивнул на дальний угол, где виднелась вихрастая макушка Билла.

- Он! Вы же говорите, что в школе вас не особенно любят! – продолжил кричать Густав, и Тому отчаянно захотелось послать его нафиг, потому что разговаривать в таком режиме было очень и очень сложно. Сдержался он исключительно из человеколюбия. Ну, может быть, отчасти из лени.

- Смотри, он же собрал около себя всех! Ганса! Лину! Мартина! Эльзу и Патрика! Да даже Кэтти тусуется рядом с ним, а я был уверен, что сегодня ты будешь с ней отжигать!

Том дернулся.

- Да он просто герой! Хотел бы я так уметь! – Густ покачал головой и откинулся на спинку дивана, не преминув приложиться к початой бутылке дешевого пива.

Том нахмурился. Его брат на том конце зала определенно не скучал, надо было признать. Том убрал руку с коленки рядом сидевшей девицы и осмотрелся, на ощупь выуживая из пачки, валявшейся в кармане широких джинс, сигарету, – это развлечение было новым, они с Биллом еще не определили, кто сможет выкурить больше сигарет за раз, не свалившись, и Том старался тренироваться почаще.

Щелкая зажигалкой, Том стучал по полу носком недавно купленного кроссовка – Билл кричал, что они отвратные, но Том-то знал, что он из зависти, - и медленно закипал.

Эльза и Патрик, значит. Кэтти. Вместо этой драной швабры слева. Ганс, в конце концов. По всему выходило, что кое-кто просто забыл, кто тут главный.

Докурив, Том щелчком отправил сигарету в полет, под ноги танцующим, и встал, прокручивая в голове возможные варианты действий. Можно было просто присесть к ним, но это не гарантировало победы – если они все там тусуют из-за Билла, то его появление может ничего и не изменить. Можно было сказать брату какую-нибудь гадость, проходя мимо, но, во-первых, по-прежнему было очень шумно, а во-вторых, не было никакой гарантии, что Билл в окружении цвета местной молодежи на гадость отреагирует нужным образом.

Том шел по прокуренному залу, пол под его шагами подрагивал в такт рвущимся из колонок басам, а Билл тем временем поднял голову, встретив пронзительный взгляд близнеца, и гадко улыбнулся. Том сцепил зубы, прямо таки кожей чувствуя горячее торжество брата, и тут его осенило. Он улыбнулся в ответ, широко и неестественно, Билл моментально собрался.

Все лучшее может принадлежать только Тому Каулитцу. Если лучший сегодня – это Билл, значит… значит, у Билла нет выбора.

Том подошел к дивану, протянул руку брату. Тот вскинул брови вопросительно – Том не отреагировал никак, продолжая стоять с протянутой рукой, Билл пожал плечами, вложил кисть в ладонь брата, вставая, и оглянулся, прощаясь с теми, кто остался сидеть на диване.

Так, за руку, Том и утащил Билла из клуба.

Уже на улице, под резким желтым светом фонарей, Билл спросил у брата:

- Так может, ты мне объяснишь, за каким хером ты меня оттуда увел? – они продолжали идти, держась за руки, Том чуть впереди, Билл сзади, Том молчал и злился, не оборачиваясь на близнеца, смотрел на дорогу и щурился, играя желваками на щеках.

- Не, ну подожди, куда ж ты бежишь. Я все-таки хочу разобраться! Ты разозлился на меня, что я был круче?

- Билл, заткнись, - сквозь зубы проговорил Том, продолжая тащить брата за собой.

- Ага! А я разве виноват, что кое-кто время от времени лажает? И вообще… у тебя же была там твоя вареная швабра, чем она тебя не устроила? Или тебе хотелось компании побольше? Так напрягся бы немножко, это не сложно делается. Не, ну я понимаю, у меня так и так лучше выходит…

- Заткнись, пожалуйста, а? – у Тома нестерпимо зачесались кулаки, - а то рискуешь.

- А что это я такого говорю? Ведь так все и было. Ты тух с этой вонючей дылдой, а я отжигал с парнями и девками, и даже Кэтти сегодня тебя продинамила! А ты видел, как они пялились мне в рот?

- Билл, еще слово и …

- Ха! Да тебе правда глаза режет!

Тут Том не выдержал, выпустил руку Билла, развернулся, сверкнул глазами и выбросил сжатый кулак вперед, брату в лицо. Тот пошатнулся чуть, но отреагировал быстро, на замахе метя Тому в солнечное сплетение, – Том на доли секунды замешкался и пропустил удар, сгибаясь и хватаясь руками за живот.

- Ну, Том, ты и скотина, - проговорил Билл, приложив ладонь к щеке, - еще и дерешься. Ай-яй-яй.

Том хватал ртом воздух, смотря на брата жгучими злыми глазами, а тот оглянулся вокруг – улица была пустынной, поздний час и ночная прохлада не располагали к прогулкам – они были одни.

Отдышавшись, Том выпрямился, сделал шаг в сторону, потом еще один, начиная обходить Билла по кругу, а тот улыбнулся, хищно сверкнув зубами, и чуть пригнулся, поворачиваясь на месте вслед за братом. Так они кружили друг вокруг друга с минуту, пока Том не сделал выпад – неудачный, близнец был начеку. А потом снова и снова, все чаще и чаще, пока Билл не стал ему отвечать, и ночную тишину не заполнили тяжелое сбитое дыхание и глухие звуки ударов.

Через пару минут близнецы расцепились, отпрыгнули друг от друга, Билл откинул со лба намокшие пряди, уперев в брата суровый злой взгляд, и звучно сплюнул.

- Желаю счастливо оставаться, - он мотнул головой, - а я пойду выпью, что ли.

И направился в сторону гаража, где ребята раньше репетировали вчетвером, а сейчас время от времени устраивали посиделки, и где хранился их общий стратегический запас алкогольных напитков.

Том постоял чуть, исподлобья смотря вслед брату, а потом развернулся и пошел в противоположную сторону.

Через полчаса, предварительно побродив немного по городку, он добрался до гаража, где на досках, выложенных снаружи на траву, сидел Билл, прислонившись спиной к железной стене. Он к тому времени как раз прикончил первую бутылку пива, Том зашел внутрь, вынес еще две и уселся рядом с братом.

Они одновременно открыли бутылки с негромким чпокающим звуком и вздохнули. Говорить было особенно не о чем, каждый думал о своем – не исключено, что об одном и том же - и пялился в тусклое, затянутое тучами небо.

После того, как пиво закончилось, Том повернулся к Биллу, очевидно намереваясь наклониться с тем, чтобы поцеловать брата, рассудив, что раз сегодня он остался и без Кэтти, и даже без «вареной швабры» по вине Билла, то вполне логично потребовать с него возмещение ущерба. Билл сверкнул глазами и увернулся, выставив ладони вперед.

- Слушай, Том… А ты что, так и будешь меня уводить каждый раз, как я буду лучшим?..

- Билл, иди на хуй, - устало произнес Том и наклонился еще ближе к брату.

- Не, ну я просто вообще-то планирую в принципе по жизни… - тут Том просто взял Билла раскрытой ладонью за затылок и притянул к себе, заставляя замолчать самым действенным способом. Остаток фразы Билл проговорил уже брату в рот.

До определенного момента только один человек знал, что я могу быть слабым.

Это не прощалось Биллу никогда, но так или иначе, я привык. И он тоже, беззастенчиво пользуясь моей слабостью в своих интересах.

Чаще всего после концертов, особенно после концертов. Наэлектризованный своими и чужими эмоциями до предела, до невозможности, до ощущения, что сейчас он либо замрет, сломавшись после короткого замыкания в сети своих танцующих на привычных местах нейронов, либо просто исчезнет после перегрузок, которые эта сеть выносит с трудом, он залетал ко мне в номер, или в лофт, если концерт был дома, или в турбус, если мы сразу уезжали, и просто смотрел, как будто поедая глазами. Какое-то время просто смотрел. А потом начинал требовать.

Я уставал, уставал как собака, не от того даже, что два часа приходилось стоять и бить по струнам, как проклятому, торопясь переставлять пальцы на привычные, запомнившиеся до уколов в кистях лады, не от безумного шума концертных залов или чада американских клубов, а больше от того, что везде на концертах был он – он, он и он, и больше никого. Ни меня, Тома Каулитца, гитариста, близнеца, брата, того парня в кепке и с дредами… Ни Георга, ни Густава за его барабанной установкой, а только Билл, Билл, Билл.

И после концертов снова был Билл, который отлично знал, насколько он был крут, там, полчаса, час или два назад. А я не мог улыбнуться ему жестко, привычно, сломать его - он был сильнее со всеми своими эмоциями, скручивая меня в тугой неудобный жгут, давя и расплющивая их количеством – я уже не успевал пропускать их через себя, возвращая хлесткими взглядами или фразами, я топ в его эмоциях, как щенок под тяжелой хозяйской рукой, и просто серел от бессилия.

Мне хотелось не раздвигать перед ним ноги, а набить ему морду. А он чуял, чуял это и упивался своей властью надо мной, зная, что завтра все будет совсем по-другому, по-старому, да разве его в такие моменты волновало, что должно было быть завтра?

Но когда весь мир узнал, каким мямлей и рохлей может быть Том Каулитц из-за своего собственного брата, который по причине резко ухудшившегося здоровья не может не то что петь - говорить ближайшие пару месяцев, я расхерачил к чертям собачьим ноут, на котором смотрел запись мадридского шоу уродов. Того самого, где на пустой сцене в компании Георга, Густа и нашего тур-менеджера я, запинаясь, объяснял волнующейся толпе – простите великодушно, ребят, но концерт мы вынуждены отменить.



Была у нас с Томом одна тема, на которую мы не говорили. Вообще никогда, ни разу. Я написал песню, мы сочинили к ней музыку, показали Йосту – он удивился, но не был против, усмотрел в этом свой интерес, и разрешил нам ее записать и исполнять на концертах. И все это без единого слова между нами с Томом. Своего рода табу.

Мы могли делать все, практически все, что угодно – ругаться друг с другом, выяснять отношения, выяснять, то из нас круче, кричать, драться, заниматься сексом, уводить друг у друга мужчин и женщин, издеваться и мелко или крупно пакостить один другому – даже в 18 лет это казалось не избито и весело, - но говорить об этой песне было нельзя.

Я не буду кидаться громкими словами и произносить напыщенные фразы о «святом», «тонком» или «глубоко личном и спрятанном», я просто очень хорошо помню взгляд своего брата, который он прятал от меня на концертах, когда перед In Die Nacht я хотел обратить на себя его внимание самыми разными способами, от пинков ногой до тычков в бок при помощи плюшевого медведя.

Что до меня, то мне хотелось реветь. Нет, честно. Особенно первый раз, в Праге. В такие моменты насрать было на все, что было у нас до и что будет после, я знал только то, что мы с ним – это не мы с ним, а одно какое-то большое и дурное «я», спутанное из обрывков одного и другого, как нитки из двух клубков. Мы один раз так в детстве пошутили с маминым вязанием – было забавно и красиво, разноцветные нитки в большом мягком коме, пока она не оттаскала нас за уши.

Но все это лирика. Суровая правда жизни заключалась в том, что табу на самом деле помогало мало. И когда я понял, что все те эмоции, которые помещались нами в эту песню, которые она некоторым образом символизировала, могут выдохнуться, затереться, смениться р а в н о д у ш и е м – мы слишком не жалели ни себя, ни друг друга в своих схватках, – тогда мне захотелось кого-нибудь убить.