У зла нет власти
Твинцестное (некоторым образом) мистическое (некоторым образом) ёбилли (некоторым образом).АВТОР: djokkonda
НАЗВАНИЕ: Страшно
БЕТА: [J]_AjRiS_[/J]
ЖАНР: RPF; Slash, mystic
РЕЙТИНГ: PG-13
ПЕРСОНАЖИ: Том, Билл, Дэвид
ОТ АВТОРА: Это мой сон, поэтому за некоторую «невнятность» фика – извините.
Том боится. Ему страшно. Чуть-чуть совсем, неприятным зудом где-то под ложечкой, и не так, как в детстве, когда они с Биллом лежали на соседних кроватях, закутавшись в одеяла, и тихо переговаривались, пытаясь убедить друг друга в том, что отсвет, скользнувший по стене, вызван всего лишь фарами промчавшейся мимо дома машины. И нет никакого объективного повода считать его зловещим. Тогда все было серьезно, по-настоящему, и он тер под одеялом одну холодную пятку о другую, мечтая сжать между лодыжками худую, жилистую ногу брата, от которой все тело замечательно согревалось. Но вылезать из постели не хотелось ужасно, было страшно и казалось, что снаружи еще страшнее станет, холоднее. Смелым обычно бывал Билл, неожиданно скидывая одеяло и мелькая в темноте белой, кажущейся прозрачно-светлой кожей - он бросался к брату, нырял к нему, стараясь побыстрее закинуть ноги на кровать и вплести их между томовых, ведь на полу тоже было что-то, неприятно позыркивающее на него из-под шкафа, и надо было торопиться. Они жались друг к другу, сосредоточено сопя, возились и молчали, постепенно успокаиваясь.
А еще позже Том подшучивал часто над братом, выскакивая на него из-за углов и строя смешные гримасы, - тот сначала вздрагивал, пугаясь, а потом расплывался в улыбке и дергал Тома за волосы, обзывая шутом. Том скалился и отвешивал брату подзатыльники за неподобающее отношение к его великолепным, отрастающим за месяц примерно на сантиметр, дредам.
Том вспоминает, как, когда им было по восемь, они бегали на чердак бояться и играть в отважных сыщиков, напряженно щуриться, оглядывая темные углы, и важным, «взрослым» тоном высказывать «гипотезы» (это было новое слово, и они еще толком не разобрались, что оно означает, употребляя его к месту и не очень) о вероятности плетения обвисшей, седой паутины опасным и хитрым существом, изрядно превосходящим по размерам паука. Том ухмыляется, снова как будто чувствуя осклизлое прикосновение липких нитей к ладоням, как тогда, когда он, окунув руки в пыльные завеси, гордился возникшей в голове затеей попугать брата повисшей на пальцах паутиной.
Том становится серьезным и хмыкает, когда вспоминает, что в тринадцать они лазили на чердак целоваться, и он жмурился от бьющего в глаза солнца, а чердак был уже просто небольшим пыльным помещением, куда порой мама загоняла их с метелками стряхивать паутину с углов. А еще она часто сушила там выстиранное белье, и иногда близнецы прятались среди пахнущих порошком и холодной водой влажных полотнищ. Билл сверкал темными, хитрыми глазами, жирно обведенными его новым личным карандашом, а Том горделиво обзывал его сестричкой, норовил цапнуть зубами за ухо, когда видел, как тот грустнел и сердился, и терпеливо учил его не оставлять засосов на шее, потому что девчонки этого особенно не любят. Билл усердно тренировался, придирчиво осматривая порой результаты своих «трудов» и ворча, что так нечестно, потому что у него язык проколот и это мешает, а у Тома ничего такого нет, и он явно с самого начала так все и задумал, чтобы обставить брата.
Тогда все было очень просто, а сейчас они взрослые и ничего подобного не делают, и Тому страшно. Недавно у Билла наконец-то был первый секс, и утром после той ночи они сидели на полу, на балконе, а Тому в спину больно упирался шершавый и острый выступ на стене. Том тихонько ерзал и молчал, стараясь не перебивать брата, потому что тот легко сбивался, становился задумчиво-мечтательным и уходил в себя. Тому это особенно не нравилось, он поджимал губы и, затягиваясь, сердито выпускал дым через нос, а Билл не замечал, рассеянно курил, роняя порой пепел на пол, и эти пестрые серые кучки тоже возмущали Тома до глубины души. А еще его очень-очень беспокоила непонятная растерянность, топтавшаяся всю ночь и все это утро у него внутри – что-то было не так. Он успокаивал себя мыслью, что это потому, что теперешний Билл очень сильно не похож на него самого после того раза, как он сделал «это» впервые. Он почти прибежал к брату тогда, размахивая руками и захлебываясь в словах, а Билл подпрыгивал на кровати, подбадривал его междометиями и распахивал глаза в удивлении. А теперь Билл на него не смотрит, молчит и роняет порой тихие реплики вроде: «…а целуешься с ним – и колется, хотя я видел, как он брился с утра…». Том сопит и вспоминает Дэвида и мягкую линию его подбородка.
Тому страшно, в груди мелко-мелко колет что-то, как будто булавка аккуратно тычется в раскрытую ладонь, они так играли раньше тоже, обводили все эти линии, ума ли, жизни ли, решая – одинаковые или нет, пока мама не рассказала, увидев, что иголка может под кожу попасть и по крови дойти до сердца. Они серьезно посмотрели друг на друга и зареклись в руки брать это тоненькое, острое.
Сначала Том думает, что он просто ревнует. Что он привык все-все делить с Биллом, а тут он вроде как не пускает, не дает, и что-то у них не «наше», а его, Билла только. Том проверяет себя, понимает, что прав отчасти, и заставляет себя успокоиться. Следит за собой лучше и отсекает подобные мысли, эмоции, признав за близнецом право на «личное». Они смеются так же звонко, шепчутся так же таинственно, просто теперь Том не провожает брата глазами, когда тот поднимается, поправляет ремень на штанах, – да что ж у него, от взгляда только лишь дэвидовского так встает? – и уходит, заманчиво покачивая бедрами.
Но потом, пройдя однажды мимо двери с висящей на ручке картонной табличкой, расслышав приглушенные, низкие стоны, шебаршение, глухой стук, и дофантазировав горячий шепот в прилипающие к губам, жесткие от лака волосы, Том морщиться, кусает щеку изнутри и задумывается еще раз. Что-то ему определенно не нравится, еще больше даже, чем раньше, хотя он уже привык к теплым взглядам Йоста на его брата и припухшим губам Билла по утрам. Том заходит к Георгу, напивается с ним, пытаясь заплетающимся языком растолковать тому, что его что-то гложет. В ответ на резонный вопрос «Что случилось?» он отмахивается, продолжая невнятно рассуждать вслух: «…я думал! я много думал… я вроде даже решил, что понял… слушай, а тебе не кажется, что Йост какой-то странный в последнее время? нет? бля… а? да что ты понимаешь, разве в нем дело…». Георг хмурится, вглядывается в Тома в попытках разобраться, в чем же дело и чем можно помочь другу, а потом, когда голова начинается кружиться, и ему становится мутно и хорошо, он забивает, позволяя Тому спокойно бормотать чепуху себе под нос. Георг решает, что тот слишком сильно переживает за брата, и вообще просто ревнует. В конце концов, близнецовые отношения – не его дело, сам черт у них там ногу сломит.
С утра у Тома болит голова, Дэвид беспокойно ощупывает его глазами, а Том сердится и отворачивается. Зачем он так смотрит, будто переживает? Тому хочется вообще раз и навсегда повесить на Дэвида цветастый ярлык с надписью «нехороший тип», но теплый, внимательный взгляд из-под густых бровей не позволяет этого сделать. Том сердится еще больше, оттопыривает нижнюю губу и пялится в пол, а Дэвид уже улыбается навстречу входящему Биллу. Том вздрагивает и поднимает голову – опять его будто царапает булавкой. У Билла глаза масляные и темные, черные почти, и они вдвоем с Йостом выглядят так, будто знают что-то тайное, общее их, что теперь резко отличает их от окружающих. Они согласно отворачиваются к окну, а Билл прячет ухмылку. Том в растерянности. Что происходит?..
Они знают Дэвида кучу лет, и он же «их», он «свой», и смеется тихо и переливисто, Том всегда с удовольствием слушал, как он смеется, если не смеялся в это время сам. Он помогал им выбирать шмотки раньше, водил их по берлинским клубам и ресторанам, шикал строго на веселящуюся в неподобающие моменты компанию гогочущих пацанов. Он соглашался всегда с Томом, что чем больше гитар, тем лучше, и это Билл сам дурак, если не понимает и фыркает. Нет, он не называл Билла дураком никогда - если осадить их надо было, он тихо говорил и строго, не ругался. Да и вообще…
Том думает, и ему страшно, не понимает он, что случилось, куда что сдвинулось в его восприятии их продюсера, ведь он им как нянька почти еще с прежних, девилишевских времен, не понимает, почему Билл не замечает ничего. И так обидно, что с ним не поговорить…
Том позвонил как-то Йосту и не узнал того, решив, что он привел к себе в номер особенно наглого парня с жестким, грубым даже, очень низким голосом. Попросил позвать Дэвида и офигел, когда на другом конце провода прокашлялись и сказали: «Том, да это же я, ты не узнал что ли?». Впервые булавки заездили внутри настолько непривычно больно, что Том поморщился даже, потом отпустило. Ну, спросонья чувак был, всего-то, с любым случается.
А еще взгляды. Чаще всего бывали взгляды в машине, когда Том сидел сзади, слева, а Йост на переднем сиденье, сверкая глазами в зеркало заднего вида на Тома. Первый раз Том улыбнулся, Дэвид тоже, на этом закончилось. Другой раз Том удивился неестественной яркости взгляда в темном салоне, поежился и спрятал глаза под козырьком кепки. А в следующий раз, и в позаследующий раз, и через неделю, козырек аж нагревался будто, а взгляд из зеркала искрил, когда Том поднимал глаза. Искры были ледяные, жгучие, злые, и прятались, когда Том начинал осознанно, внимательно вглядываться в зеркало. А один раз он посмотрел не как обычно, вверх, а прямо на Дэвида, в сторону, и тот вообще сидел, отвернувшись в окно, хотя Том поклясться был готов, что только что были искры и не было быстрого движения головы, как если бы Йост отворачивался. И тогда Тому стало жутко.
А потом ему начинают сниться плохие сны. Он не помнит их с утра, он знает только, что ему снилось нехорошее что-то, очень нехорошее, с Биллом как-то связанное – плохо ему там было, плохо ему там кто-то делал или еще что, Том никак не может запомнить. Просыпается только вымотанный, уставший, с мешками под глазами и обкусанными губами. Утаскивает у Билла гигиеническую помаду, чтобы не так заметно было, и подолгу зависает в ванной, разглядывая в зеркало осунувшееся лицо и запавшие щеки. Гадает, отчего никто не задает ему вопросов по поводу его внешнего вида, и кажется ему или в самом деле Наташа теперь гримирует его дольше, чем раньше, а Йост в это время поглядывает на него внимательно и оценивающе, посверкивая глазами.
Однажды Том не спит всю ночь, слушая глухую возню за стенкой, зная, что там брат и Дэвид, сжимая зубы и буравя жестким взглядом темноту. Ему кажется, что они там ползают по полу, или перекладывают одежду, или шуршат пакетами, не разобрать. Он уверен, что они не занимаются сексом: нет ни стонов, ни всхлипов, ни еле слышных шлепков, как обычно бывало раньше, если их комнаты оказывались рядом. Хлопают створки окна, Том слышит голос, не узнает, разбирает только, что он низкий, хриплый, его смущает это, злит. Билла слышно тоже, он говорит необычно сочно, мягко, чуть-чуть шипит непривычно на согласных, Том удивляется. Возня не прекращается несколько часов подряд, Том вертится, горячая простыня неудобно скручивается вокруг ног, и он постоянно переворачивает подушку, пытаясь устроить щеку на прохладной стороне. И только когда в комнату заползает серый утренний свет, становится тихо, и Том устало прикрывает глаза, забываясь мутным сном. И снятся ему пестрая темнота и звуки, приглушенные тонкой прослойкой бетона, шорохи и шуршание, навязчивые и однообразные, в конце только влажный всхлип и как будто занавеска хлопнула на ветру. Том просыпается, сползает с кровати и бредет покурить. А Билл тем же утром цветущ необыкновенно, улыбается ярко, ослепительно, Том аж щурится. А Дэвид как будто выжат, у него мешки под глазами и неестественно бледное лицо.
Том устает так, что у него не остается сил даже бояться. Том вспоминает детство, вспоминает маму, вспоминает страшилки на сон грядущий, принесенную Гордоном десятилетним близнецам книжку с жуткими историями, как они читали ее одновременно, положив на колени, сталкиваясь головами и угадывая, когда пора переворачивать страницу. Как Биллу потом снился кошмар, а Том будил его, вымокшего, словно мышь под метлой, обнимал, успокаивая, а тот стучал зубами, всхлипывал и жался к нему. Вспоминает, и внутри все заходится, все обмирает от нежности, а когда нежность уходит, остается тоска глухая и беспокойство. И кажется, что булавки уже поселились в груди.
Том жалуется Биллу, тот хмурится, пытаясь понять природу беспокойства близнеца, сажает его между ног и тыкается в дреды носом, обнимая. Говорит ерунду, что-то о необходимости привыкнуть, что у Тома тоже кто-то будет скоро, нет, не ближе чем он, Билл, конечно же, но все равно… Что «все равно», Том не понимает, он знает только, что Билл говорит совсем-совсем не о том, что его тревожит по-настоящему, сильно. Но голос близнеца убаюкивает, глаза у Тома слипаются, и на руках у Билла он засыпает наконец-то спокойно, без сновидений.
А вечером заходит к Дэвиду, явственно расслышав его голос из-за приоткрытой двери, и сидит в его номере около получаса, ожидая, когда же тот выйдет из ванной - там странно тихо, один раз только зашипело что-то высоко, еле слышно, Том вздрогнул. А потом заглянул и туда, никого там не обнаружил и всерьез задумался о возможности своего, личного съезда с катушек.
Том в смятении. Он разглядывает брата и продюсера, и тревога бурлит внутри так, что у него начинают дрожать руки.
У Дэвида щеки ввалились, у Дэвида глаза горят неестественно, у Дэвида взгляд острый, хитрый, прямой, злой, Дэвид пахнет опасно и зловеще даже чуть-чуть, Том разговаривает с ним по телефону, ежась от особенного, вызывающего мурашки тембра голоса. Тому кажется, что Йост знает, о чем он думает, он наблюдает за тем, как Дэвид меняется еле уловимо каждый день, становясь жестче и суше. А в те моменты, когда Том ловит в серо-голубых глазах ледяные искры, ему кажется, что булавки снуют у него уже и в голове.
Том сидит с Биллом, Том смотрит с Биллом DVD, Том курит и пьет с Биллом, и чует, что у брата внутри новое что-то появилось, необъяснимое, вросло в прежнего, «его» Билла, оно даже по цвету отличается, Тому кажется. Диссонансом звучит это новое, в обычный, билловский си-минор, присвоенный Томом брату еще в глубоком детстве, вклиниваясь съехавшим пальцем, на один полутон неправильной нотой, непоправимо, необъяснимо портящей все звучание. И не помогают детские воспоминания, не такой Билл, новый Билл, изменившийся Билл, и не с ним Том целовался на прошитом солнечными лучами чердаке. Новый Билл чужой, сильный и темный, и сила вливается в него ночами, с возней и шуршанием, которые мешают Тому спать, Том знает, Том угадывает это по неестественно блестящим с утра глазам брата, Тому страшно. Новый Билл неправильный, но спину держит прямо и смотрит необычайно дерзко, а Дэвид за его спиной кажется ненормально суровым, высохшим, словно выпитым Биллом. Черты лица у него заострились, а голос ниже, ниже и ниже становится, пугая Тома неузнаваемостью в телефонных разговорах, хриплостью в ночной тишине через тонкие отельные стены, стены лофта, турбусные перегородки. Том копит глухое раздражение внутри, Том замечает и собирает все мелочи, Том складывает паззл постепенно, тяжело, но уверенно. Том смотрит прямо в зеркало, висящее над лобовым стеклом, с заднего сиденья машины, прямо в глаза Дэвида, прямо в искры, колючие, завораживающие, Том ухмыляется, зная, что пассажир на переднем сиденье глядит в окно. Том убеждает себя, что сходит с ума, Том вспоминает все кошмары, которые видел ранее, в попытках угадать, что же снится ему почти каждую ночь, когда Том засыпает под возню, хлопки и шорох - ночь, после которой Билл сияет, а Дэвид нелюдим, мрачен и сух, и в глазах у него – сверкающий лед.
В одну из таких ночей Том встает с кровати, и прямо так, как был, в широких хлопковых трусах, выходит в коридор. Останавливается у двери в соседний номер, где, он знает, не спят Билл и Дэвид, еще лучше слышит глухой хруст, неопределяемое, невнятное копошение и громкий шорох за ней, вздыхает и заходит внутрь. Одного взгляда на кровать хватает, чтобы все булавки сломались, руки сжались в кулаки, темная комната опрокинулась и встала обратно на место. Тому кажется, что ему внутрь заливают мгновенно твердеющий цемент, он видит именно то, что снилось ему много ночей подряд, он видит Билла и сплетающееся с ним нечто, аморфное, искрящееся, похожее на сизый, почти черный плотный туман с вкраплениями цвета только что расколотой глыбы льда. Дымчатые струи хлопают, шуршат и стучат настолько неестественно и контрастирующе с мягкостью своего движения, что Тому кажется, что он не выдержит этого, не выдержит и закричит.
НАЗВАНИЕ: Страшно
БЕТА: [J]_AjRiS_[/J]
ЖАНР: RPF; Slash, mystic
РЕЙТИНГ: PG-13
ПЕРСОНАЖИ: Том, Билл, Дэвид
ОТ АВТОРА: Это мой сон, поэтому за некоторую «невнятность» фика – извините.
Том боится. Ему страшно. Чуть-чуть совсем, неприятным зудом где-то под ложечкой, и не так, как в детстве, когда они с Биллом лежали на соседних кроватях, закутавшись в одеяла, и тихо переговаривались, пытаясь убедить друг друга в том, что отсвет, скользнувший по стене, вызван всего лишь фарами промчавшейся мимо дома машины. И нет никакого объективного повода считать его зловещим. Тогда все было серьезно, по-настоящему, и он тер под одеялом одну холодную пятку о другую, мечтая сжать между лодыжками худую, жилистую ногу брата, от которой все тело замечательно согревалось. Но вылезать из постели не хотелось ужасно, было страшно и казалось, что снаружи еще страшнее станет, холоднее. Смелым обычно бывал Билл, неожиданно скидывая одеяло и мелькая в темноте белой, кажущейся прозрачно-светлой кожей - он бросался к брату, нырял к нему, стараясь побыстрее закинуть ноги на кровать и вплести их между томовых, ведь на полу тоже было что-то, неприятно позыркивающее на него из-под шкафа, и надо было торопиться. Они жались друг к другу, сосредоточено сопя, возились и молчали, постепенно успокаиваясь.
А еще позже Том подшучивал часто над братом, выскакивая на него из-за углов и строя смешные гримасы, - тот сначала вздрагивал, пугаясь, а потом расплывался в улыбке и дергал Тома за волосы, обзывая шутом. Том скалился и отвешивал брату подзатыльники за неподобающее отношение к его великолепным, отрастающим за месяц примерно на сантиметр, дредам.
Том вспоминает, как, когда им было по восемь, они бегали на чердак бояться и играть в отважных сыщиков, напряженно щуриться, оглядывая темные углы, и важным, «взрослым» тоном высказывать «гипотезы» (это было новое слово, и они еще толком не разобрались, что оно означает, употребляя его к месту и не очень) о вероятности плетения обвисшей, седой паутины опасным и хитрым существом, изрядно превосходящим по размерам паука. Том ухмыляется, снова как будто чувствуя осклизлое прикосновение липких нитей к ладоням, как тогда, когда он, окунув руки в пыльные завеси, гордился возникшей в голове затеей попугать брата повисшей на пальцах паутиной.
Том становится серьезным и хмыкает, когда вспоминает, что в тринадцать они лазили на чердак целоваться, и он жмурился от бьющего в глаза солнца, а чердак был уже просто небольшим пыльным помещением, куда порой мама загоняла их с метелками стряхивать паутину с углов. А еще она часто сушила там выстиранное белье, и иногда близнецы прятались среди пахнущих порошком и холодной водой влажных полотнищ. Билл сверкал темными, хитрыми глазами, жирно обведенными его новым личным карандашом, а Том горделиво обзывал его сестричкой, норовил цапнуть зубами за ухо, когда видел, как тот грустнел и сердился, и терпеливо учил его не оставлять засосов на шее, потому что девчонки этого особенно не любят. Билл усердно тренировался, придирчиво осматривая порой результаты своих «трудов» и ворча, что так нечестно, потому что у него язык проколот и это мешает, а у Тома ничего такого нет, и он явно с самого начала так все и задумал, чтобы обставить брата.
Тогда все было очень просто, а сейчас они взрослые и ничего подобного не делают, и Тому страшно. Недавно у Билла наконец-то был первый секс, и утром после той ночи они сидели на полу, на балконе, а Тому в спину больно упирался шершавый и острый выступ на стене. Том тихонько ерзал и молчал, стараясь не перебивать брата, потому что тот легко сбивался, становился задумчиво-мечтательным и уходил в себя. Тому это особенно не нравилось, он поджимал губы и, затягиваясь, сердито выпускал дым через нос, а Билл не замечал, рассеянно курил, роняя порой пепел на пол, и эти пестрые серые кучки тоже возмущали Тома до глубины души. А еще его очень-очень беспокоила непонятная растерянность, топтавшаяся всю ночь и все это утро у него внутри – что-то было не так. Он успокаивал себя мыслью, что это потому, что теперешний Билл очень сильно не похож на него самого после того раза, как он сделал «это» впервые. Он почти прибежал к брату тогда, размахивая руками и захлебываясь в словах, а Билл подпрыгивал на кровати, подбадривал его междометиями и распахивал глаза в удивлении. А теперь Билл на него не смотрит, молчит и роняет порой тихие реплики вроде: «…а целуешься с ним – и колется, хотя я видел, как он брился с утра…». Том сопит и вспоминает Дэвида и мягкую линию его подбородка.
Тому страшно, в груди мелко-мелко колет что-то, как будто булавка аккуратно тычется в раскрытую ладонь, они так играли раньше тоже, обводили все эти линии, ума ли, жизни ли, решая – одинаковые или нет, пока мама не рассказала, увидев, что иголка может под кожу попасть и по крови дойти до сердца. Они серьезно посмотрели друг на друга и зареклись в руки брать это тоненькое, острое.
Сначала Том думает, что он просто ревнует. Что он привык все-все делить с Биллом, а тут он вроде как не пускает, не дает, и что-то у них не «наше», а его, Билла только. Том проверяет себя, понимает, что прав отчасти, и заставляет себя успокоиться. Следит за собой лучше и отсекает подобные мысли, эмоции, признав за близнецом право на «личное». Они смеются так же звонко, шепчутся так же таинственно, просто теперь Том не провожает брата глазами, когда тот поднимается, поправляет ремень на штанах, – да что ж у него, от взгляда только лишь дэвидовского так встает? – и уходит, заманчиво покачивая бедрами.
Но потом, пройдя однажды мимо двери с висящей на ручке картонной табличкой, расслышав приглушенные, низкие стоны, шебаршение, глухой стук, и дофантазировав горячий шепот в прилипающие к губам, жесткие от лака волосы, Том морщиться, кусает щеку изнутри и задумывается еще раз. Что-то ему определенно не нравится, еще больше даже, чем раньше, хотя он уже привык к теплым взглядам Йоста на его брата и припухшим губам Билла по утрам. Том заходит к Георгу, напивается с ним, пытаясь заплетающимся языком растолковать тому, что его что-то гложет. В ответ на резонный вопрос «Что случилось?» он отмахивается, продолжая невнятно рассуждать вслух: «…я думал! я много думал… я вроде даже решил, что понял… слушай, а тебе не кажется, что Йост какой-то странный в последнее время? нет? бля… а? да что ты понимаешь, разве в нем дело…». Георг хмурится, вглядывается в Тома в попытках разобраться, в чем же дело и чем можно помочь другу, а потом, когда голова начинается кружиться, и ему становится мутно и хорошо, он забивает, позволяя Тому спокойно бормотать чепуху себе под нос. Георг решает, что тот слишком сильно переживает за брата, и вообще просто ревнует. В конце концов, близнецовые отношения – не его дело, сам черт у них там ногу сломит.
С утра у Тома болит голова, Дэвид беспокойно ощупывает его глазами, а Том сердится и отворачивается. Зачем он так смотрит, будто переживает? Тому хочется вообще раз и навсегда повесить на Дэвида цветастый ярлык с надписью «нехороший тип», но теплый, внимательный взгляд из-под густых бровей не позволяет этого сделать. Том сердится еще больше, оттопыривает нижнюю губу и пялится в пол, а Дэвид уже улыбается навстречу входящему Биллу. Том вздрагивает и поднимает голову – опять его будто царапает булавкой. У Билла глаза масляные и темные, черные почти, и они вдвоем с Йостом выглядят так, будто знают что-то тайное, общее их, что теперь резко отличает их от окружающих. Они согласно отворачиваются к окну, а Билл прячет ухмылку. Том в растерянности. Что происходит?..
Они знают Дэвида кучу лет, и он же «их», он «свой», и смеется тихо и переливисто, Том всегда с удовольствием слушал, как он смеется, если не смеялся в это время сам. Он помогал им выбирать шмотки раньше, водил их по берлинским клубам и ресторанам, шикал строго на веселящуюся в неподобающие моменты компанию гогочущих пацанов. Он соглашался всегда с Томом, что чем больше гитар, тем лучше, и это Билл сам дурак, если не понимает и фыркает. Нет, он не называл Билла дураком никогда - если осадить их надо было, он тихо говорил и строго, не ругался. Да и вообще…
Том думает, и ему страшно, не понимает он, что случилось, куда что сдвинулось в его восприятии их продюсера, ведь он им как нянька почти еще с прежних, девилишевских времен, не понимает, почему Билл не замечает ничего. И так обидно, что с ним не поговорить…
Том позвонил как-то Йосту и не узнал того, решив, что он привел к себе в номер особенно наглого парня с жестким, грубым даже, очень низким голосом. Попросил позвать Дэвида и офигел, когда на другом конце провода прокашлялись и сказали: «Том, да это же я, ты не узнал что ли?». Впервые булавки заездили внутри настолько непривычно больно, что Том поморщился даже, потом отпустило. Ну, спросонья чувак был, всего-то, с любым случается.
А еще взгляды. Чаще всего бывали взгляды в машине, когда Том сидел сзади, слева, а Йост на переднем сиденье, сверкая глазами в зеркало заднего вида на Тома. Первый раз Том улыбнулся, Дэвид тоже, на этом закончилось. Другой раз Том удивился неестественной яркости взгляда в темном салоне, поежился и спрятал глаза под козырьком кепки. А в следующий раз, и в позаследующий раз, и через неделю, козырек аж нагревался будто, а взгляд из зеркала искрил, когда Том поднимал глаза. Искры были ледяные, жгучие, злые, и прятались, когда Том начинал осознанно, внимательно вглядываться в зеркало. А один раз он посмотрел не как обычно, вверх, а прямо на Дэвида, в сторону, и тот вообще сидел, отвернувшись в окно, хотя Том поклясться был готов, что только что были искры и не было быстрого движения головы, как если бы Йост отворачивался. И тогда Тому стало жутко.
А потом ему начинают сниться плохие сны. Он не помнит их с утра, он знает только, что ему снилось нехорошее что-то, очень нехорошее, с Биллом как-то связанное – плохо ему там было, плохо ему там кто-то делал или еще что, Том никак не может запомнить. Просыпается только вымотанный, уставший, с мешками под глазами и обкусанными губами. Утаскивает у Билла гигиеническую помаду, чтобы не так заметно было, и подолгу зависает в ванной, разглядывая в зеркало осунувшееся лицо и запавшие щеки. Гадает, отчего никто не задает ему вопросов по поводу его внешнего вида, и кажется ему или в самом деле Наташа теперь гримирует его дольше, чем раньше, а Йост в это время поглядывает на него внимательно и оценивающе, посверкивая глазами.
Однажды Том не спит всю ночь, слушая глухую возню за стенкой, зная, что там брат и Дэвид, сжимая зубы и буравя жестким взглядом темноту. Ему кажется, что они там ползают по полу, или перекладывают одежду, или шуршат пакетами, не разобрать. Он уверен, что они не занимаются сексом: нет ни стонов, ни всхлипов, ни еле слышных шлепков, как обычно бывало раньше, если их комнаты оказывались рядом. Хлопают створки окна, Том слышит голос, не узнает, разбирает только, что он низкий, хриплый, его смущает это, злит. Билла слышно тоже, он говорит необычно сочно, мягко, чуть-чуть шипит непривычно на согласных, Том удивляется. Возня не прекращается несколько часов подряд, Том вертится, горячая простыня неудобно скручивается вокруг ног, и он постоянно переворачивает подушку, пытаясь устроить щеку на прохладной стороне. И только когда в комнату заползает серый утренний свет, становится тихо, и Том устало прикрывает глаза, забываясь мутным сном. И снятся ему пестрая темнота и звуки, приглушенные тонкой прослойкой бетона, шорохи и шуршание, навязчивые и однообразные, в конце только влажный всхлип и как будто занавеска хлопнула на ветру. Том просыпается, сползает с кровати и бредет покурить. А Билл тем же утром цветущ необыкновенно, улыбается ярко, ослепительно, Том аж щурится. А Дэвид как будто выжат, у него мешки под глазами и неестественно бледное лицо.
Том устает так, что у него не остается сил даже бояться. Том вспоминает детство, вспоминает маму, вспоминает страшилки на сон грядущий, принесенную Гордоном десятилетним близнецам книжку с жуткими историями, как они читали ее одновременно, положив на колени, сталкиваясь головами и угадывая, когда пора переворачивать страницу. Как Биллу потом снился кошмар, а Том будил его, вымокшего, словно мышь под метлой, обнимал, успокаивая, а тот стучал зубами, всхлипывал и жался к нему. Вспоминает, и внутри все заходится, все обмирает от нежности, а когда нежность уходит, остается тоска глухая и беспокойство. И кажется, что булавки уже поселились в груди.
Том жалуется Биллу, тот хмурится, пытаясь понять природу беспокойства близнеца, сажает его между ног и тыкается в дреды носом, обнимая. Говорит ерунду, что-то о необходимости привыкнуть, что у Тома тоже кто-то будет скоро, нет, не ближе чем он, Билл, конечно же, но все равно… Что «все равно», Том не понимает, он знает только, что Билл говорит совсем-совсем не о том, что его тревожит по-настоящему, сильно. Но голос близнеца убаюкивает, глаза у Тома слипаются, и на руках у Билла он засыпает наконец-то спокойно, без сновидений.
А вечером заходит к Дэвиду, явственно расслышав его голос из-за приоткрытой двери, и сидит в его номере около получаса, ожидая, когда же тот выйдет из ванной - там странно тихо, один раз только зашипело что-то высоко, еле слышно, Том вздрогнул. А потом заглянул и туда, никого там не обнаружил и всерьез задумался о возможности своего, личного съезда с катушек.
Том в смятении. Он разглядывает брата и продюсера, и тревога бурлит внутри так, что у него начинают дрожать руки.
У Дэвида щеки ввалились, у Дэвида глаза горят неестественно, у Дэвида взгляд острый, хитрый, прямой, злой, Дэвид пахнет опасно и зловеще даже чуть-чуть, Том разговаривает с ним по телефону, ежась от особенного, вызывающего мурашки тембра голоса. Тому кажется, что Йост знает, о чем он думает, он наблюдает за тем, как Дэвид меняется еле уловимо каждый день, становясь жестче и суше. А в те моменты, когда Том ловит в серо-голубых глазах ледяные искры, ему кажется, что булавки снуют у него уже и в голове.
Том сидит с Биллом, Том смотрит с Биллом DVD, Том курит и пьет с Биллом, и чует, что у брата внутри новое что-то появилось, необъяснимое, вросло в прежнего, «его» Билла, оно даже по цвету отличается, Тому кажется. Диссонансом звучит это новое, в обычный, билловский си-минор, присвоенный Томом брату еще в глубоком детстве, вклиниваясь съехавшим пальцем, на один полутон неправильной нотой, непоправимо, необъяснимо портящей все звучание. И не помогают детские воспоминания, не такой Билл, новый Билл, изменившийся Билл, и не с ним Том целовался на прошитом солнечными лучами чердаке. Новый Билл чужой, сильный и темный, и сила вливается в него ночами, с возней и шуршанием, которые мешают Тому спать, Том знает, Том угадывает это по неестественно блестящим с утра глазам брата, Тому страшно. Новый Билл неправильный, но спину держит прямо и смотрит необычайно дерзко, а Дэвид за его спиной кажется ненормально суровым, высохшим, словно выпитым Биллом. Черты лица у него заострились, а голос ниже, ниже и ниже становится, пугая Тома неузнаваемостью в телефонных разговорах, хриплостью в ночной тишине через тонкие отельные стены, стены лофта, турбусные перегородки. Том копит глухое раздражение внутри, Том замечает и собирает все мелочи, Том складывает паззл постепенно, тяжело, но уверенно. Том смотрит прямо в зеркало, висящее над лобовым стеклом, с заднего сиденья машины, прямо в глаза Дэвида, прямо в искры, колючие, завораживающие, Том ухмыляется, зная, что пассажир на переднем сиденье глядит в окно. Том убеждает себя, что сходит с ума, Том вспоминает все кошмары, которые видел ранее, в попытках угадать, что же снится ему почти каждую ночь, когда Том засыпает под возню, хлопки и шорох - ночь, после которой Билл сияет, а Дэвид нелюдим, мрачен и сух, и в глазах у него – сверкающий лед.
В одну из таких ночей Том встает с кровати, и прямо так, как был, в широких хлопковых трусах, выходит в коридор. Останавливается у двери в соседний номер, где, он знает, не спят Билл и Дэвид, еще лучше слышит глухой хруст, неопределяемое, невнятное копошение и громкий шорох за ней, вздыхает и заходит внутрь. Одного взгляда на кровать хватает, чтобы все булавки сломались, руки сжались в кулаки, темная комната опрокинулась и встала обратно на место. Тому кажется, что ему внутрь заливают мгновенно твердеющий цемент, он видит именно то, что снилось ему много ночей подряд, он видит Билла и сплетающееся с ним нечто, аморфное, искрящееся, похожее на сизый, почти черный плотный туман с вкраплениями цвета только что расколотой глыбы льда. Дымчатые струи хлопают, шуршат и стучат настолько неестественно и контрастирующе с мягкостью своего движения, что Тому кажется, что он не выдержит этого, не выдержит и закричит.
КОНЕЦ
@темы: txt, Tokio Hotel
тада почему в увиденной Томом сцене - все наоборот?
ну вот кстати в описанной сцене вообще не сказано, чем они там с Дэвидом конкретно занимаются, и кто кого "вампирит". и потом, почему бы нечисти не "отдавать"? шо тако за правила для нечисти на то, как себя вести, гых)) и вапче "мистикО и ау"
но на самом деле объясняется все, конечно, тем, что это сон такой был, и мне важно было схватить именно ощущение "из сна", а по моим субъективным впечатлениям мне это удалось.
че конкретно делают - не сказано, но что нечись - папо, вычисляется легко)))
а то что в итоге высыхает потом именно он - свидетельсвует о его хреновой нечистой квалификации))))))))))))))) или о сверхестественных талантах Детки, в коих мы и безо всякого АУ ни разу не соневались!!! сожрет и косточек не оставит))
если ты любитель снов и АУшек - зайди ко мне, там лежит парочка - Ёбилли от 14. 06. и Вам и не снилось ( по тегам "фанфики")
а я пока не знаю, люблю ли я сны и ау-шки)) но зайду обязательно))
ну просто бальзам на мою шипперскую душу))) очень хочется развития темы!!!
нет, ты знаешь, вот чего-чего, а развития точно не будет)) может, когда-нибудь будет еще что-нибудь мистическое, но это уже как попрет.
Engelhaft ОМГ)) спасибо))
а еще вы хорошо рисуете. приятно увидить еще одного хорошего автора и художника в фэндоме
но я-то, конечно, не рисую, я срисовываю)) согласна, что получается, судя по всему, неплохо, просто это достаточно принципиальный момент)))
а абзацем я в свое время однако сама была довольна) концентрированность эмоций, которые были вложены в фик, у него самая высокая)
рада видеть, да!
в какой-то момент начало казаться, что Тому вообще всё это только мерещится, что это игра сознания, и Билл тёмная сила, а не Йост.
*в цитатник*
в какой-то момент начало казаться, что Тому вообще всё это только мерещится, что это игра сознания
ой вот это было последнее чего я хотела)) наоборот хотелось убедить читателя что все что происходит, оно так и происходит. но этот фик какой-то сложной штукой вышел, то, как его воспринимают, очень во многом зависит от человека, я читала много самых разных отзывов))