играем с Полей в игру. ну то есть как играем... она как бы где-то происходит, пока я происхожу где-то еще)) и куча-куча всего еще, и фоном ощущение совсем от другого происходящего, которое за-во-ра-жи-ва-ет. но это в другой серии)

а пока, суть, собственно, в следующем - Поля дает мне фотку, а я по ней пишу драббл, заранее придумывая, какое хочу создать настроение-ощущение-впечатление. какого эффекта вроде как хочу добиться. не знаю, на много ли драбблов меня хватит, но пока первый блин не комом)) и наоборот .
сути нет, морали (ТМ) тоже, мы просто играем))

1, 2, 3, 4раз
читать дальше
Помещение снова опрокидывается, и Сынхен внезапно успокаивается. Черта лысого Гамми-нуна понимала бы, черта лысого понимал бы кто угодно, и причем здесь Big Bang? Отвратительно тихий голос переводчика наговаривает Сынхену в левое ухо то, над чем все смеются, но Сынхен не понимает ни слова, потому что в такие моменты всегда глохнет.

- Мы приехали сюда, чтобы показать вам...

- Мы надеемся, что вы будете к нам добры...

Черта лысого кто-то будет добр, черта лысого кто-то объяснит Сынхену, что случилось только что, из-за чего смех навяз у Сынхена в ушах, как недоваренный кисель. Все, что он видит в больнично-тусклом свете - улыбки от уха до уха, Джиен дробно смеется, все как всегда, они - одна большая сплоченная команда, одна большая семья в чужой стране, и Сынхен совершенно определенно с ними. Сынхен совершенно определенно относится к их семье, и пускай Гамми-нуна сказала в коридоре, что Сынхен молчун и затворник, черта лысого нуна бы понимала.

Big Bang - тоже большая семья, вот причем тут Big Bang, и Сынхен с удовольствием бы затолкал Гамми-нуне ее слова в глотку, чтобы они застряли там мятой тряпкой, неаккуратным кляпом, хотя в таких делах кто-кто, а Сынхен-то всегда отличался педантичностью.

Свет обретает резкость, наливается стерильной яркостью, и Сынхену хочется проморгаться. Ручка у журналиста на переднем сиденье начинает дергаться, или это начинает дергаться глаз у Сынхена, тут никак не разберешь, что точно произошло. Джиен мог бы ему объяснить, Джиен мог бы взять его за руку, и все бы успокоилось, но Джиен занят тем, что обнимается с Енбэ, потому что они одна большая семья, сплоченная, как притиснутые друг к другу под повязкой пальцы. Джиен брал его за руку, когда рука у Сынхена была забинтована, и жалел, что Сынхена поранили, жалел больше всех, но не потому что они одна большая семья.

Или это случится через год, в такие моменты Сынхен никогда не может быть уверен.

- Big Bang уже завоевали в Японии популярность, и не кажется ли вам...

Зал косо вытягивается, будто изображение искажают специально, и Сынхен быстро двигает подбородком в противоположную сторону. Это движение похоже на птичье, длинный клюв, круглые выпуклые глаза, широко раскрытые в остервенелом изумлении - а кто разбросал крупу перед доброй половиной стаи?! А кто говорит про Big Bang на неразбираемом, ненавистном японском добрые два года, неустанно пытаясь отобрать - крупу - собственное сынхеново место в большой и дружной семье? Никто не сделает это, потому что у Сынхена есть свои методы, и Гамми-нуна остереглась бы засыпать с Сынхеном на одном этаже - гостиничный ковер скрадывает шаги, а ногти очень противно скребут по дверному косяку, особенно если ты задремал только-только.

Единственный, кто почти не боится - это Джиен, он даже не вздрагивает, когда обнаруживает Сынхена наклонившимся над собой посреди ночи. Он тянет его на себя, и Сынхен крепко засыпает до самого утра, потому что Джиен обнимает его поперек груди, потому что он никуда Сынхена не пустит, если тому вздумается пойти побродить в мутном утреннем сумраке. Когда Сынхен спит один, он убирает острые предметы из зоны досягаемости, с тех пор, как однажды порезался - точнее, порезал себя сам, шрам по-прежнему хорошо виден на левой стороне груди. Длинная бледная полоска, бледнее, чем остальная кожа, она почти белая, сросшаяся неровно из-за причудливой траектории кухонного ножа, случайно оставленного Сынхеном на тумбочке после вечернего перекуса. Это было не объяснить хирургам, которые его зашивали, и что хуже, это было не объяснить родным, но Джиен потом ничего не спрашивал. Иногда хмурил брови, разглаживая шрам аккуратным пальцем, и тогда Сынхен выпадал в полубессознательное состояние, чем-то похожее на гипнотическое.

Джиен умеет его успокаивать.

Джиен не говорит того, что может Сынхена расстроить, но иногда все складывается один к одному, и Гамми-нуна не преминет вставить идиотскую шутку в разговор. Пузырь раздражения снова растет у Сынхена в голове, Гамми-нуне бы такое удовольствие, или схватить ее за волосы, чтобы чистый лоб запрокинулся. Зажать зубами мочку уха, и все шутки закончатся, или, может быть, она назовет Сынхена дураком, который шутит уж слишком неподобающе. Будет хрипеть, но пытаться представить дело так, будто бы ничего особенного не случилось, и уж тем более никак не сможет сообразить, какую именно шутку Сынхен намеревается затолкать ей в глотку.

Но ни черта она не понимает, и не поймет - после этой мысли постепенно ее смех перестает напоминать Сынхену воронье карканье, а скошенный потолок возвращается на свое место. Из-за мгновенной глухоты гортанный японский всегда гремит в ушах, Сынхен не может его терпеть за эту особенность, и тут обидно не помогают ни быстрые движения подбородком, ни попытки почаще хлопать ресницами. Сынхен поджимает губу и обещает себе до конца всей пресс-конференции не думать вообще ни о чем, никого не слушать и разглядывать исключительно чернильное пятно, хорошо выделяющееся на снежно-белом манжете журналиста.

- Расскажите, как вы относитесь к японским фанатам...

Пятно необычной формы, и журналист не пытается его прятать, потому что старается быстро записывать все, о чем говорят - ведь всем обязательно должно быть интересно, кто и что дословно сказал. Что говорят в коридорах, это тоже интересно всем, журналист бы залил чернилами всю рубашку, лишь бы узнать, а что именно сегодняшним утром так разозлило Сынхена. Но журналист получит шиш с маслом, и самые синие чернила ничем ему не помогут, пускай Сынхену и нравится думать о том, как интересно бы было опускать палец в густую маслянистую смесь, а потом расписывать ею отутюженный воротник, наблюдая, как меняются выражения на плоском испуганном лице.

Все заканчивается через час, когда духота немилосердно начинает давить на виски, и капля пота щекочет Сынхену шею. Они снова выходят в тот же коридор, и Сынхен приостанавливается, чтобы пропустить всех, чтобы не оказаться в том же месте в той же компании, чтобы ничего случайно не напомнило о том, что произошло тут до. Нуна проходит мимо, а потом оборачивается на Сынхена, ее брови приподнимаются вопросительно.

- Ты не пойдешь с нами?.. Вот, я же говорила, абсолютно не компанейский тип, - говорит она Даре, улыбаясь. Коридор опрокидывается, кровь бросается Сынхену в голову, и на этот раз Джиен не успевает схватить его за рукав.

---

два
читать дальше
"i'm fine, thank you and you", - выводит в голове Сынхена высокий нежный голос Сынри, мешаясь с битом. Сынхен вводит музыкальную фразу запоздало, маскируя оплошность лишней дорожкой, угадывая момент для вступления почти на ощупь. Ли Хай звонила, просила заехать в магазин по дороге и купить детское пюре для Джина, так они сокращенно между собой зовут сына, Сынхен привык, Ли Хай привыкла, сам Джин уже тоже привык. Он смеется, когда папа гулко шепчет ему на ухо: "Джииин!.. Джин! Маленький Джинни, смотри на меня?" Тогда Джинни смотрит, и сейчас сам Сынхен в ответ на свои мысли поднимает голову от пульта, продолжая играть с залом в угадайку - никто не узнает бит на вступлении, но проходит всего чуть-чуть, и народ зажигается, когда из причудливой смеси выплавляются знакомая мелодия.
Сынхен медитирует вместе с залом, плавая в несвязанных между собой впечатлениях сегодняшнего дня, спрягающихся сложно, длинно-сочиненно, как музыка, льющаяся у него из-под пальцев.
Ли Хай звонит невовремя, Сынри тогда как раз настойчиво добивается внимания Сынхена, стуча по столу ладонью, озабоченный деньгами, судом, наглой маленькой певичкой, которая доставила ему столько проблем.
- Хен, ты не слушаешь! - возмущается Сынри, Сынхен отрывается от телефона с трудом, разгадывая, какие вкусы Ли Хай наказывала не носить домой строго, а какие для Джина вполне ничего.
- Я слушаю, только не очень пойму, причем тут я?.. - отбиваясь, переспрашивает Сынхен, и Сынри продолжает свою долгую, искреннюю, эмоциональную и нудную тираду, ровно так же, как Сынхен все длит и длит один и тот же трэк.
Кофе им заносит Джиен, запах или воспоминание о запахе окутывает Сынхена снова, он утяжеляет звук, добавляет басов, чтобы было похоже на крепость почти черного напитка.
Они едут на корейский ужин, все втроем, пока у Сынхена есть время перед вечерним сетом - ужин, и сразу же мастерская знакомого, свежие полотна, запах пропитанных маслом тяжелых холстов, они почти договорились с Джиеном приобрести кое-что вскладчину. Буйные краски Сынхену импонируют, он закручивает музыку чехардой сменяющих друг друга кусков и ухмыляется.
- Хен, смотри, я купил наш старый диск, поставишь?..
Сынхен ставит, а диск по итогу Сынри забывает в машине, впрочем, Сынхен считает, что случайностей не бывает. Потому-то он и берет его с собой на сет, чтобы поиграть с надоевшими - хотя бы им пятерым - когда-то хитами.
"Thank you and you", - говорит в хите сам Сынхен, игра удается, и, поднимая взгляд, он выцепляет в толпе невысокую девочку, чем-то неуловимо напоминающую ему жену. Девочка с круглым, веселым лицом стоит посреди танцпола, обернувшись к нему, к Сынхену, не танцует, но вся как будто колышется, запрокинув лицо с закрытыми глазами, и Сынхену нравится на ее смотреть. "I'm fine", - кивает девочка, загадочно улыбаясь неясной, будоражащей улыбкой, и Сынхен улыбается вслед. Музыка раскидывается между ними мягко-стучащей, вибрирующей цветной дорожкой, и Сынхен вдруг вспоминает, что это был кролик, конечно, это всегда был кролик, самое нежное мясо и самый аккуратный вкус, именно из-за него Джин улыбается ему всегда совершенно точно так же.
Сынхен понимает, что хочет домой очень-очень, но вечер ровно настолько протяжен, как протяжен и трэк, и это тоже очень и очень неплохо, спасибо.

---

три
читать дальше
Ми Юн стоит около Дэсона, распутывая тонкие золотые цепочки, которые, конечно, не из золота, но выглядят хорошо. Дэсону они идут, и, хоть это была не идея Ми Юн, она все равно согласна, что все вышло на редкость удачно, несмотря на то, что цепочки путаются, и в прошлый раз после концерта Ми Юн приводила свитер в порядок битый час. Дэсон снял его, улыбаясь, щурясь обычно хитро, непонятно, на вороте осталось пятно от косметики, а весь свитер пропах тяжелой горячей работой и концертным залом. Конечно, Ми Юн не нюхала специально, но свалившийся ей на руки пухлый комок еще не успел остыть ни от Дэсона, ни от его работы.
Правда, на самом деле Ми Юн относится к Дэсону ровно, как к милому, хорошему донсену, доставляющему минимум хлопот, к кому она относится сложнее - это, конечно, к Сынхену. Он вроде бы смешной, веселый, но бывают моменты, вот как сейчас, когда Ми Юн стоит вроде бы рядом, вроде бы даже не с ним, но в горле все равно что-то першит, и ей неуютно. Сынхен странный, разгадать его могут, наверное, лишь одногруппники и то не все; а еще у него хорошие отношения с собственным менеджером и онни-стилистом, той самой, которая придумывала Дэсону накладки на плечи. Ми Юн немного ей завидует - из-за накладок, но в первую очередь, конечно, из-за Сынхена, потому что и ей хотелось бы быть к нему чуть-чуть поближе. Понимать его лучше, побаиваться меньше, разглаживать складки на пиджаке увереннее, не пряча глаза. Сынхен ее не замечает, походя здоровается по утрам, сонный, сердитый, Ми Юн нет-нет, и пискнет в ответ, а он все равно проходит мимо, уже и забыв, с кем здоровался.
Про Сынхена рассказывают странные вещи, Ми Юн слушает, но не всему верит, размышляя ночами, как бы это могло быть, если б верным хранителем его секретов досталось быть ей. Она бы пила с ним вечерами его вино, складывая ноги по-турецки на высоком ворсе ковра, Сынхен курил бы не переставая, они бы смеялись много, а кокетничали мало - Ми Юн взрослая, умная, и уж конечно не стала бы глупо хихикать, прикрывая пятерней рот. Сынхен одинокий, Ми Юн кажется, что это одиночество можно собирать с него горстями, но когда она один раз спросила онни о том, почему этот статный красивый мальчик так замкнут, онни удивилась.
- Ты ничего не путаешь, милая?.. - со странным блеском в глазах переспросила она, и Ми Юн стушевалась, подумав, что выдала себя.
С тех пор она зареклась расспрашивать, но зато стала внимательнее слушать, и внимательнее смотреть, и некоторая часть странных вещей стала ей открываться сама собой.
Говорят, что Сынхен злой - и Ми Юн уверена, что это неправда. Не злой, но немного... равнодушный к окружающим порядкам, выныривающий из себя нечасто и только ради своих. Сынхен рафинированно-вежливый и безразличный к чужим, но иногда, вероятно, когда у него есть настроение, он улыбается нунам и хенам искрящей, самодовольной улыбкой, и тогда глаза у него необычайно теплеют, хотя именно это Ми Юн все еще не успела испытать на себе.
Говорят, у него дурацкое чувство юмора - по большей части Ми Юн не стала бы спорить, хотя, когда привыкнешь, кажется, что то, о чем он шутит, действительно смешно или, по крайней мере, мило. В его группе Ми Юн пересчитала бы по пальцам тех, кто понимает его чувство юмора, и тех, кто в озадаченном движении быстро сдвигает брови, перебегая взглядом с Сынхена на того, кто успел понять шутку - и тогда улыбается вслед, расслабляясь. Сама Ми Юн не смеется шуткам, ей больше интересно наблюдать, собирая свои наблюдения как коллекцию.
Говорят, Сынхен плохо идет на контакт, но Ми Юн не раз и не два видела, как он общался с чужими людьми вне работы, и все получалось отлично, поэтому она считает, что этот миф из серии тех, с которыми удобно существовать как публичная личность.
Говорят, Сынхен не дружит с одногруппниками, это утверждение Ми Юн распутывает дольше всего - все пятеро отлично умеют играть в сказку об одной большой семье, и Ми Юн не сразу догадывается, что из этого истинно, а что используется в качестве удобной легенды. По-серьезному близкие отношения у Сынхена с Джиеном, уверена Ми Юн, они переглядываются часто, понимая друг друга без слов, и Ми Юн знает, что Сынхен звонит ему примерно через час после того, как остается один. Еще ему неплохо с Сынри, хотя Ми Юн не сказала бы, что это действительно дружба, но чем-то они друг другу близки, как тезки или как настоящие братья. Все остальное - хорошие, добрые отношения коллег, приучившихся существовать бок-о-бок, вплотную, запомнивших целую сетку правил, как надо, а как лучше и не пробовать.
Но самое, конечно, интересное для Ми Юн - это то, какой Сынхен с девушками и что об этом говорят. Говорят много, кое-что Ми Юн не хочет повторять даже про себя, кое-что предпочла бы вообще и не слышать. Она смотрит на его широкие брови, фигурные губы, и удивляется, как про такого шикарного парня можно выдумывать такую ерунду.

На следующий день они с Дэсоном, приехавшим раньше всех, обоюдно зависают напротив сонма вешалок, с которых нужно снять подходящий Дэсону на вечер наряд. Свитер темно-коричневый с карманами, свитер темно-коричневый без, или свитер черный, слегка пушистый, с нежным чернильно-фиолетовым оттенком. Дэсон задумывается и жует губу, Ми Юн задумывается за ним тоже, не замечая, как чужие руки обнимают их с обеих сторон.
- Нуна, Дэсони, я принес вам по чашечке кофе, - задушевно-мягко шепчет между ними Сынхен, и крепкий кофейный запах окутывает Ми Юн с головой.
Она оборачивается, утыкаясь взглядом в чистую, длинно-вырезанную скулу Сынхена, а потом утопает в его серьезно-улыбающихся глазах.

---

четыре
читать дальше
Джиен счастлив, как олень - на лесной, чистенькой тропочке, где солнце путается в кустах, а недалеко бьет свежий ручей. Олень рогатый, изящный, Джиен тоже изящный, и готовый смириться даже с рогами, просто он так сильно счастлив, что это почти неважно.
Хендон смеется над ним перед камерой - с выверенными, пошловатыми шутками, и смеется, когда камера выключена, в основном над глупой широкой улыбкой, которую Джиену не остановить, над его блестящими глазами, которые своим ликующим восторгом заставляют замирать почти каждого.
- Ну, Джиен, ну, донсен, - хохочет Хендон, обнимая за плечо, Джиен складывается, воздушно-тонкий по сравнению с Хендоном, и вторит вслед.
- Хен, ты сломаешь меня, перестань, - Джиен отбивается, улыбка у хена не менее заразительная, чем у него самого, стафф тоже смеется в такт. Джиен запрокидывает голову в небо, повисая на хене, он удобный и мягкий, а от собственного счастья Джиену хочется петь.

После съемок они едут в караоке, пьют много и долго, Хендон присаживается ближе, толкает локтем.
- Ну, расскажи, расскажи, - шепчет он, Джиен отмахивается, его счастье окуклилось, и без яркого солнца Джиена не тянет разбрызгивать его в разные стороны.
- Все хорошо, хен, чего ты пристал, я же тебе сразу сказал...
- А подробности? Я хочу подробностей! Кто позвонил первым, как били посуду, кто полез целоваться?
Конечно, хен шутит, они не стали бы всерьез обсуждать такие вещи, но Джиен задумывается.
- Мы не били посуду, - говорит он, а потом хитро щурится, - то есть, по крайней мере, хен не бил.
Хендон ударяет себя по колену, довольный.
- Вот! Я же знал! Чанджи должен мне пятьдесят тысяч вон, где этот пьяный засранец, я ему объясню, как спорить с Хендоном! Джиен бьет посуду, я же сказал!
- Хен, хен, успокойся, - Джиен хихикает себе под нос, пытаясь, не вставая со скамьи, усадить обратно и Хендона, - я пошутил!
- Как это ты пошутил? А мои пятьдесят тысяч вон?! Я сейчас напишу ему и узнаю все сам!
Угроза серьезная, Хендон в самом деле лезет за телефоном, Джиен ему не мешает. Снова он сваливается в пухлое свое счастье, кто позвонил первым, как били посуду, кто полез целоваться. Все было не так, Хендон не угадает, а Джиен не скажет, но правда то, что все хорошо, так хорошо, как не было очень давно, и Джиену смертельно нравится это знать.
Хен рядом затихает, Джиен не замечает минуту, другую, а потом оборачивается, удивленный непривычной тишиной. Хендон сидит с телефоном в руках, сердитый и растерянный, уголки губ по-детски опущены вниз.
- Он не хочет разговаривать со мной, он хочет разговаривать с тобой, - обиженно сопит Хендон, всучивая Джиену телефон и вставая. - Ну и пожалуйста, мы разберемся с Чанджи сами, а ты... ты... ты будешь должен мне пятьдесят тысяч вон!!
Джиен, не сдержавшись, прыскает, качает головой. Телефон греется в руке, и Джиена заливает одноименное тепло, потому что это Сынхен пишет ему, это Сынхен ждет его, это с Сынхеном у них наконец-то все хорошо.

---

UPD не прошло и полгода года
вообще-то это все с битвы, даже с обеих, так что не новое.
ну и в принципе я на днях потихоньку выложу почти все, что было на битвах, так что того) не пугайтесь)

пять
читать дальшеДжиен хихикает, привычно уткнувшись в телефон, Енбэ косится в его сторону, в очередной раз выбирая промолчать. По большому счету, ничего из этого Енбэ не касается, Джиен волен делать что хочет с кем хочет, волен делать то, что считает нужным. Давно уже он не приходит к Енбэ жаловаться на жизнь и любовь и просить совета, а Енбэ не лезет со своим мнением. Они друзья, но есть вещи, которые Енбэ не близки, и сто лет прошло с тех пор, как они делили на двоих сложенный чьей-нибудь мамой завтрак, и как Джиен смотрел на друга и по сторонам широко открытыми, восторженными глазами.
Енбэ сухо поджимает губы и отводит взгляд, Джиен даже не замечает. Когда переписка заканчивается, Джиен оборачивается, смотрит тепло.
– Ты пойдешь со мной в столовую? - спрашивает он с нежной полуулыбкой, и Енбэ вздыхает. Раздражение уходит на задний план, у Джиена бездна обаяния, и этому никогда нельзя противиться хоть сколько-нибудь всерьез.

– Вы скоро закончите?
Они стоят у раздачи, широкая повариха со сдобным лицом молча поглядывает то на одного, то на другого, потом мелко кивает и отходит. Енбэ оглядывается, ждет ответа на свой вопрос, но Джиен молчит, как будто его заело на одном и том же моменте. Блестящие расфокусированные глаза, мягко изогнутые, приподнятые губы – Джиен то ли мечтает, то ли вспоминает что-то очень хорошее, Енбэ воспринимает это как "да".
– А Сынхен-хен доволен? – начинает он следующий заход, когда они садятся за стол, и вроде бы ему удается привлечь внимание. Но Джиен, немного помолчав, в итоге отвечает вопросом же:
– Енбэ-я, может, ты зайдешь к нам завтра? Мы снимаемся до поздней ночи и там весело, правда весело, тебе понравится.
Мягкой, хорошей радостью светится лицо у Джиена, Енбэ мысленно качает головой. Может, он и мог бы заехать, но надо заглядывать в планы на завтрашний день, не факт, что он сумел бы выкроить пару-тройку часов, учитывая дорогу. Да и Сынхен-хен звонил ему на днях, они неплохо поговорили, вроде бы Енбэ теперь незачем стараться увидеть одновременно обоих. А клип он посмотрит потом, в чистовом варианте – хен рассказал ему сюжет, и Енбэ искренне интересно, что из этого выйдет.
Так же, как ему было интересно, что выйдет в целом из песни, еще когда Джиен ее писал. Енбэ регулярно натыкался на него в студии, в переговорной, в комнатах отдыха – погруженным в собственные записи, с мучительно нахмуренными бровями и явной творческой мукой в глазах. Нет, Енбэ не ревнует, это некрасивое и бесполезное чувство, Енбэ проходит мимо и пожимает плечами, думая, что он-то год назад записал с Джиеном отличную песню, и промоушен с ней тоже вышел отличным. И в конце концов, это не сильно важно, что песня Джиена с Сынхен-хеном нравится ему на порядок больше. "Zutter", к которому теперь снимают клип, – это рэп, а "Good Boy" – это зажигательная танцевальная штука, и Енбэ, между прочим, отказался от рэпа еще будучи стажером и ни разу об этом выборе не жалел.
Все так. Никаких проблем. Енбэ дожевывает салатный лист и лишний раз проговаривает в голове, что чужие творческие альянсы – это чужие творческие альянсы, и никаких правил на этот счет нет. Мало ли как Джиен относится к нему лично, когда они записываются вдвоем. Так-то Енбэ не мальчик, чтобы терпеть приказной тон и многочисленные мелкие придирки, он просто предпочитает спустить все на тормозах, потому что ссориться – не в его привычках, и начинать этим заниматься он точно не будет. Ни под каким предлогом. Другое дело, что хотелось бы, чтобы вклад в создание их общей песни был немного более общим, чем получилось в итоге, пускай и песня-то вышла точно такая, какой Енбэ ее хотел...
Они тогда ставили к ней танец ночи напролет, угадывая друг друга с полуслова, Джиен глядел жестко, Енбэ – ровно, они смеялись потом в коридорах, если было над чем. Джиен решал свои проблемы – Джиен всегда решает свои проблемы, – почти ничего не рассказывал, но было тяжело, Енбэ видел. Он брал его за напряженные плечи, когда оставались одни, растирал, не заговаривая ни о чем. Джиен закрывал глаза, плечи поникали: Енбэ делал больно, но Джиен не пожаловался ни разу, только сцеплял зубы, и через минуту горящий, суровый взгляд в зеркале лишь прибавлял Енбэ беспокойства.
Много воды утекло с тех пор, и Енбэ хочется спросить, не тоскует ли Джиен о своей бывшей девушке; спрашивать бессмысленно, Енбэ отлично видит, что уже нет. Нет никакой девушки, но есть дуэт с Сынхен-хеном, и еще кое-что с Сынхен-хеном, насчет чего Енбэ с трудом сдерживает многолетнее неодобрение, отсаживаясь от них на бродкастах и бросая одергивать друга в разговорах о старшем хене их группы.

– Я постараюсь, но как получится, хорошо, Джиен? – решает Енбэ пойти на мировую, и Джиен светлеет, воодушевленный его шагом навстречу. Они не ругаются никогда, внешне все остается так же, Енбэ просто отдаляется, закрываясь, а Джиен великолепно чувствует разницу.
– Не злись, мы делаем отличный трек, и у нас получится отличный клип. Хорошо?
По-честному, невзирая ни на какое личное отношение Енбэ к тем или иным видам человеческих взаимодействий, так, как сейчас – на порядок лучше, чем было раньше, хотя как и обычно, нет никакой гарантии, что это продлится долго. Все это не для Енбэ, он всегда выбирал и будет выбирать другие отношения и других людей, но пожалуй, если бы ему нужно было выбирать для Джиена...
Впрочем, по большому счету, все же это его не очень касается.
Енбэ вздыхает и улыбается другу.

---

шесть
читать дальшеЖара не желала спадать.

Джиен ждал вечер изо всех сил, призывая грозу, на которую смутно ссылался один из семи подсмотренных прогнозов, или хотя бы дождь, обещанный в пропорции три к четырем. Не было ни дождя – темные тучки обошли район дальней стороной, ни тем более грозы, ни даже малейшего ветерка. В своей комнате Джиен сворачивался и разворачивался в обе стороны загогулинками, отдирая от мокрого живота прилипающую футболку, отчаивался и включал кондиционер, через полчаса давясь искусственно-подслащенным воздухом; все начиналось сначала.

Когда окончательно стало ясно, что вечер не оправдал ожиданий и даже не захотел попытаться, Джиен сдался и пополз на кухню. Одногруппники были дома не все – Сынри не ночевал, так что Джиен сделал мысленную зарубку узнать, где засранец пропал, и продумать зачин, кульминацию и финал особенно одиозной морали. Енбэ не показывался с утра, но Джиен слышал, как он распевался в ванной – тихо, исключительно для галочки и чтобы совсем уж не растерять форму. Дэсон пропадал на съемках, Джиен подумал, что можно было бы смс-нуть, чтобы узнать, на каких, но было лень. Точно был дома старший Сынхен, он возился у себя, что-то записывал, что-то ронял, смотрел кино на полную громкость и рубился в танчики, а еще несколько раз бродил на кухню, чтобы залезть в холодильник. Раз пять, не меньше, прикинул Джиен, покачал головой и полез в холодильник сам, надеясь, что после нашествий хена там хоть что-то осталось.

Дельная мысль настигла его аккурат в холодильнике – Джиен открыл дверцу, вдумчиво уставился внутрь на батарею цветастых баночек и завис, взбодренный идущей от них прохладой. Идол из предыдущего поколения, не то чтобы на волне, но удачно отхвативший приличный рекламный контракт, старательно улыбался ему с апельсиновой газировки, салютуя точно такой же оранжевой баночкой. Какая-то неявная, но цепкая мысль про старательность и зажигательные улыбки заворочалась в перегретой Джиеновой голове.

Он достал баночку, уселся за стол, очарованный. Баночка была контрастно холодная и влажная, Джиену захотелось ее обнять, но это явно было не совсем то, что ему требовалось. Поэтому для полноты эффекта баночку он поставил на стол, обернулся в поисках чего-нибудь более подходящего – по пути пришлось закрыть холодильник, потому что сперва он про это забыл, – и в итоге он остановился на колотушке для отбивания мяса. Она висела на видном месте, тяжелая широкая головка солидно блестела металлическим значимым блеском. Джиен примерился, приятно удивленный центровкой, для уверенности покачал, убедился, что это самое то, и начал.

Дело было даже не в старательности и улыбках. Баночка сама по себе ассоциировалась с праздником и морем, с пляжной жарой, которую можно сменить на соленую, классно пахнущую морскую прохладу, и потом снова на горячо облипающее солнце; добавить сладкий коктейль, и еще держать кого-нибудь за руку, в воде и на пластмассовых лежаках тоже. Небо, солнце, лазурная вода, влюбленность, что-то очень красивое, правильное и захватывающее. Почти такое, как у него сейчас, только концентрированнее, ярче, и, конечно, без такой жаркой духоты и закупоривающегося в комнате хена, которого оттуда невозможно достать. Джиен тоскливо вздохнул себе под нос, потом встряхнулся.

Процесс пошел, Джиен сложил строфу, вступил с удачной аллитерацией, сразу же после выудил потрясающую рифму и приободрился. Забылась жара, Джиен сгонял в комнату за блокнотом, обнаружил, что забыл ручку, и сгонял еще раз, а вскоре куплет был накидан начерно.

– Йоу, нигга, – от полноты чувств объяснился Джиен идолу на баночке, тот блеснул в ответ хитрым глазом. Джиен разошелся окончательно, читал уже в полный голос, хорошо слыша на фоне подходящий бит – готовый практически целиком, вылеживающийся чуть ли не пару недель на студийном компе, для верности гоняемый Джиеном в плеере дома, по дороге в офис, у родителей. Где-то сердито хлопнула дверь, но Джиену было неважно, вместо кухни и баночки он видел сначала студию, затем общее собрание, где он подробно объясняет концепт и попозже объясняет его отдельно для особенно тугих; видел себя на съемках клипа и, конечно, на сцене. На сцене было самое прекрасное – там тоже жарко, там тоже это совершенно неважно, там его аудитория внимает ему так же восторженно, поблескивая желтыми огоньками лайтстиков.

Джиен уплывал в неведомые дали, куплет отскакивал от зубов, раз от раза видоизменяясь сам по себе – нужные сочленения вставали на место, связка в середине крякнула и милостиво провернулась, приняв идеальный вид; Джиен сначала даже не понял, что именно его сбило. Он нахмурился, обернулся, с удивлением регистрируя позади себя растекшегося по косяку Сынхена. Тот оценил его замешательство.

– Гхм, – сказал Сынхен.

– Привет, – сказал Сынхен, и растерянный Джиен искренне не сообразил, что на это ему можно ответить. Он настороженно кивнул, по-прежнему забывая отмереть, и только секунды через полторы до него дошло, что, наверно, он смотрится очень глупо посреди кухни, с оранжевой баночкой лимонада на столе и колотушкой, прижатой к раскрытым губам.

– Ты знаешь, – сказал Сынхен сомневающимся тоном, – наверное, это почти похоже на микрофон. Но, ты знаешь, только почти...

Джиен недоверчиво оглядел колотушку, затем Сынхена. Металлическая и тяжелая, колотушка по-прежнему оставалась колотушкой, но краска все равно бросилась Джиену в лицо.

– Не-не-не, – испугался Сынхен, разглядев реакцию. – Я ничего такого не имею в виду. Но...

Сынхен опустил глаза, потом поднял их снова. Застенчивая улыбка осветила лицо, еле заметные лучики морщинок разбежались от уголков глаз к вискам, обозначились ямочки на щеках.

– Ты так красиво читаешь...

Потом, конечно, Джиен все ему подробно рассказал. Конечно, Сынхен придумал в песню свой собственный куплет, и вообще все вышло очень классно и почти как надо. Но это все было потом, чуть-чуть, но попозже, а пока Джиен стоял в центре кухни, с колотушкой в опущенной руке и оранжевой запотевшей баночкой на столе за спиной, и ему больше не хотелось пляжа, моря и солнца, чтобы стать как-то по-особенному или по-другому счастливым.

---

семьВообще-то, у Сынхена проблема.

Песня называется «Let Me Hear Your Voice», и Сынхен подозревает, что это некоторая особенная форма сарказма, направленная лично против него. Потому что Сынхен-то слышит прекрасно, он бы сказал – даже слишком хорошо, и это и есть проблема.

Сынхену кажется, что у него отросло специальное ухо. У некоторых бывает третий глаз, а у Сынхена – третье ухо, почему бы и нет. Большое, солидное, объемное, как лопух или локатор. Можно использовать как опахало, если вас не смутит, что оно невидимо. Сынхена смущает, ему кажется, что это проблема, и ему кажется, что с ней надо обязательно что-то делать.

Учитывая, что Енбэ вторую неделю глядит с подозрением. Нос у него напряжен, на лбу задумчивая морщинка, а губы сложены строго и вопросительно. Не то чтобы Енбэ всегда есть до него дело, но у Енбэ тоже все хорошо с ушами (и с глазами, кстати), поэтому он понимает.

– Доброе утро, Сынхен, – здоровается с ним Енбэ за завтраком, один за всех. Сынхен смуро кивает, садится и опускает голову, кляня высовывающееся ухо, которое так-то незаметно никому, но про которое прекрасно знает Сынхен. Ему достаточно.

– Все в порядке, хен? – спрашивает у него Енбэ после завтрака, беря за локоть. Сынхен снова не поднимает головы, но у него несчастно вытягивается лицо. А ухо да, ухо отведено в сторону и настроено, как заправский улавливатель, и Енбэ полуоборачивается – против воли. Понимает.

Кто не понимает, так это Сынри, проскакивающий мимо и хлопающий Сынхена по плечу размашистым веселым движением.

– Не куксись, хен, – кричит Сынри на ходу. Сынхен сердится, пожевывает щеку с внутренней стороны. Макне хороший, обычно он помогает, но, наверно, теперь он играет за другую команду. Это обидно.

Кому искренне все равно, так это Дэсону.

– Ах, хен, – говорит он, когда Сынхен приходит в гости, чтобы повздыхать. Сынхен сдвигает брови, ждет, пока Дэсон разулыбается; признает, что разговор бесполезен. Дэсон исправно щурит на него щелочки глаз, Сынхен щелкает его по носу и уходит, чтобы дострадать в одиночку.

Проблема становится очевиднее, когда им показывают смонтированный клип. На четвертом прогоне ноутбук зависает, и замерший кадр оказывается красноречивее некуда. У Сынхена твердое впечатление, что ухо отпечатано на экране, и убежать от фактов просто нельзя.

– Ты почему все время пялишься? – обвинительно огрызается Джиен в Сынхеновом воображении.

– Я не пялюсь, – мысленно отбрыкивается Сынхен, не соврав формально и соврав по сути. Ухо-то не предъявишь, Джиен не может спросить – что это за мутация, а Енбэ ему не расскажет. И нет, никто не огрызается, когда ноутбук отвисает, но Сынхену кажется, что Джиен смотрит перед собой с подозрением, и ухо Сынхена считывает, что это про них.

Сынхен мучается весь вечер.

Все просто, когда ты не любишь. Пока-пока, можно сказать своей бывшей пассии. Отличный выбор, можно подумать, посмотрев фотки ее нового парня. Можно пожать плечами, мол, бывает, да еще и не так. И тогда-то уж точно нет проблем с ушами, маячащими в случайных кадрах, и нет проблем с обидой, и вообще нет проблем. Не-ту. Но этот вариант не имеет к Сынхену ни малейшего отношения.

Сынхен думает долго. Сынхен успевает прожить десять следующих лет. Представляет, как через пять лет разойдется их группа. Через шесть – Джиен женится и уйдет в армию. Через восемь у него родится ребенок, и он походя скажет об этом, когда Сынхен вдруг решится спросить. Придуманное кажется Сынхену бредом, но фигуральное ухо скукоживается, и Сынхену становится страшно и больно. Кто знает, нашептывают в ухо со всех сторон.

Сынхен думает так, что скрипит за ушами. За всеми.

А между тем, Енбэ третьего дня нудел, что они с Джиеном придурки оба. Не исключено, имея в виду какие-нибудь парные мутации. Например, что у Джиена есть собственное третье ухо, а, может быть, все-таки классический третий глаз. Сынхен заинтересовывается.

Вообще-то Джиен слишком хорош. Он красивый и умный, думает Сынхен, и после тридцатой пары избитых синонимов думает, что он (красивый и умный) просто ох-ре-ни-тель-ный и все. Категорически невозможно, чтобы мутации могли касаться Джиена, но если об этом не думать, то Сынхену остаются гипотетические чужие дети через десять лет. Его передергивает.

Нет-нет, думает Сынхен. Такого не может быть.

Поэтому он встает и идет к Джиену. Чтобы проверить. Убедиться самому.

– Давай посмотрим наш новый клип?.. – просит Сынхен с порога. Джиен удивляется.

Они сидят в молчании те же четыре прогона. Ухо, стучит в голове у Сынхена. Джиен, стучит в голове у Сынхена, и поэтому он просит поставить ему клип еще один, пятый раз. Он отмахивается от предательского уха, лезущего в глаза, и смотрит исключительно на Джиена. Он не собирается признавать, что Енбэ хотя бы теоретически мог быть прав, но допускает эту возможность все равно.

Потому что в клипе Джиен пялится (хоть и скажет, что нет). Сейчас-то он сидит на другой стороне дивана, как проглотивший палку, сложивший руки на коленях, серьезно смотрит перед собой. Сынхен, затаив дыхание, косит в его сторону, а потом косит в ноутбук. Джиен на экране выглядит так, как будто у него кто-то болеет. Джиен страдает, поет, мучительно морщит лоб. У Джиена сосредоточенный мрачный взгляд, и во время съемок Сынхен ни разу не ловил его на себе.

И тем не менее. Сынхен садится к Джиену лицом; засекает, как у Джиена подрагивают пальцы. Сынхен зависает, ухо напрягается изо всех сил. Сынхен моргает и думает вдруг - вау. Это же прекрасно, думает Сынхен. Проще выражаясь, это ох-ре-ни-тель-но. И абсолютно невероятно. Сердце запрыгивает Сынхену в горло.

– Джиен, давай мы помиримся, – прямо сквозь сердце, как через вату, объявляет Сынхен. – Черт с ним, с ухом. Я не могу допустить, чтобы через десять лет ты предлагал мне завести детей тоже.

Джиен смотрит непонимающе. На его вкус Сынхен говорит бред. Сынхен согласен, но рассказывать слишком долго.

– Джиен, я люблю тебя. Так что давай помиримся, – объясняет Сынхен попроще; они молчат. Джиен хмурится, вполоборота разглядывая приоткрытый ворот толстовки Сынхена. Джиен разворачивается к нему, пальцы перестают дрожать. Джиен смотрит Сынхену в лицо.

Они улыбаются одновременно, а еще Джиен поднимает руку. Он оглаживает Сынхена по виску, а потом по волосам – довольное ухо нежится, поставляясь под ласку.

Конечно, все бывает не так и не только так. Но и так тоже бывает, и Сынхен рад, что так получается с ним.

---

@темы: txt, Big Bang