У зла нет власти
Автор: Criminelle, Umka_gru
Жанр: джен, романс
Рейтинг: G
Примечание: WTF Bigbang 2016
читать дальше
Раньше
– Хен, ты меня любишь? – кричит Сынри из ванной.
– Угу, – негромко мычит Джиен, не отвлекаясь от добавления сердечка в подпись к спокойной-ночи-бейби-селфи.
– Сильно любишь, хен? – настаивает Сынри.
– Угу. Говори уже, что, – Джиен откладывает телефон.
– Ты всегда будешь меня любить?
– Сынри.
– А если я что-то нехорошее скажу, будешь? – Сынри больше издевается, чем реально беспокоится насчет хенова отношения к себе, о котором, если честно, он всегда и все знал прекрасно и правильно.
– Я сейчас убью тебя. И буду любить память о тебе, – ворчит Джиен.
– Хен, я помыл кошку, – радостно ставит его перед фактом Сынри, появляясь на пороге спальни.
– Нет! Не вздумай тащить ее в мою постель!
Джиен не шутит, но Сынри не выпускает кошку из рук.
– Ей же холодно будет одной, маленькой, мокренькой, – уговаривает Сынри больше для проформы и на коленках шагает по кровати к хену, прижимая кошку к груди. На майке расползлось влажное пятно, но его это не беспокоит, как и то, что кошка и сама не сильно жаждет оказаться под одеялом, растопырив тоненькие, облепленные слипшейся шерстью лапки.
– Так, Сынри! Идите тогда к тебе, и спите там вдвоем, маленькие и мокренькие!
Но уже поздно, Сынри вручает кошку ему, и Джиен, который ее вообще-то любит, как-то автоматически целует ее в усы, прежде чем прижать к себе.
– Ты ее хоть вытирал? – кошка меленько дрожит, но влага с ее шерсти скоро нагреется от тела Джиена.
– Конечно! – оскорбляется Сынри.
– Что-то незаметно. Неси фен тогда.
– Чтоб она тебя располосовала к завтрашнему Инкигайо? Да запросто, хенчик. А спишем на Сынхен-хена в порыве страсти, – насмешливо предлагает Сынри.
– Иди в жопу, – однозначно отрезает посерьезневший Джиен. – Это не смешно.
– Ты ненормальный, – нараспев, с некоторой даже любовью объявляет Сынри. – Ты же знаешь, хен?
Джиен не собирается улыбаться, как не собирается обсуждать старшего Сынхена, его порывы страсти или связанную с этим собственную ненормальность. Сынри хорошо чувствует момент, хоть и немножко запоздало.
– Ты же меня любишь, хен? – хитро щурится он. – И всегда будешь меня любить.
– Да уж конечно.
Сейчас
Джиен спит у Сынри на груди, и не перечесть, сколько раз он так спал на макнэ в самых разных обстоятельствах. Сынри от него тепло, и тоже слипаются глаза, он устраивается щекой на пахнущей отельным шампунем макушке и подумывает как-нибудь дотянуться до пульта и выключить бормочущий телевизор.
С хеном хорошо. Хорошо было всегда, даже когда он был вредной задницей и нещадно спекулировал своим статусом лидера. А сейчас хорошо так и вовсе. Наверное, потому что они выросли. И выросли вместе. Конечно, Джиен все еще может советовать какие-то вещи в приказном порядке, Сынри знает, каких размеров у хена опыт, и какая потрясающая у него чуйка, и ни в коем разе тут ни на что не посягает, но для себя он многое решает сам. И знает, что хен им гордится.
Хен вообще очень его любит, и, конечно, не только в рабочей плоскости. Хену с ним рядом комфортно. Сынри про это думать очень нравится, потому что это сразу про все, что с ними было когда-нибудь, про предутренние разговоры на кухне отдельной общаги, Джиенов дым, сведенные брови и громкий голос; и про Джиенову макушку у Сынри под щекой тоже. И больше всего Сынри нравится, что это легко, что им не нужно выворачиваться на левую сторону, чтобы друг друга понимать. Он знает, что Джиен мог бы, если бы было надо – для Сынхен-хена же выворачивается; но, к счастью, не надо.
Вообще, хорошо, что хоть где-то Джиену не надо выворачиваться, потому что в других местах он делает это без конца и с готовностью, с Кико, с Сынхеном, не с одной, так с другим, сплошной дурдом, так жить – умереть можно. Сынри искренне хотелось бы, чтобы Джи-хен был счастлив без этой бесконечной нервотрепки. Он вроде бы счастлив сейчас, особенный, мягкий у него взгляд, но никогда нельзя сказать точно, чем и когда это может закончиться.
Сынри старается заглянуть Джиену в лицо, но ему почти ничего не видно.
Зачем-то заходит Сынхен – ну, то есть, понятно, зачем, номер-то Джиенов, – и осекается с приветствием, обнаружив, что Джиен спит.
– О, хен, ты вовремя, – шепчет Сынри. – Выключи нам телек?
Раньше
Сынхен играет за студийным компьютером в монополию, абстрагировавшись от всего мира. Кто-то шумит, кто-то борется за спиной на диване, кто-то взвизгивает задушенно и высоко, но это Сынхена не отвлекает. Сынхена не отвлекает ничего, пускай они все хоть стоят на ушах или прямо сейчас хором собираются репетировать корейский ремэйк "We will rock you", он не будет обращать на них внимания. Чуть сильнее, чем надо, Сынхен надавливает на мышку, промахивается и цокает, стискивая зубы от раздражения – и в итоге чуть не откусывает себе кусочек языка.
– Бух! – в самое ухо выпаливает ему Сынри, Сынхен осознает сразу все. Тщательную подготовку маневра, его непревзойденную подлость, и рефлексы срабатывают первыми.
Сынри оказывается у него подмышкой, Сынхен заламывает серьезно, приподнимаясь со стула – Сынри верещит, складываясь, колени сгибаются к полу. Сзади кто-то во весь голос смеется, смех переходит во всхлипывания, когда Сынри садится, запрокидывает лицо и начинает орать.
– Хен, хен, пощади любимого макнэ, разве ж у тебя такой еще будет! Хен, я исправлюсь, я больше никогда! Ни за что! Ни в ко... га-хрщммм!
Сынхен сдавливает ему горло, макнэ булькает и ошалевше смотрит вверх круглыми от страха и восторга глазами. Проходит секунда, другая, скульптурная композиция посреди студии не меняется, галерка начинает затихать. Заканчивается все резко – Сынхен отпускает, Сынри оседает на пол, и хен треплет его за макушку, а потом собирает волосы на затылке в кулак.
– Еще раз, и одним макнэ в Биг Бэнг станет меньше, понятно? – угрожающе обещается Сынхен, не умея сдержать широкую, во весь рот, добрую улыбку, а Сынри часто-часто подобострастно кивает, довольный по самые уши.
Сейчас
Сынри трется щекой о чужую лопатку и тягуче, расслабленно думает, что у Топ-хена за спиной спокойно, как за танком. Пытаясь устроиться, он елозит носом у самого позвоночника, и хен поводит плечами, а потом сразу переворачивает их обоих. Сынри укладывается на подставленное плечо, попадая куда надо с первого раза, обнимает Сынхена поперек груди и затихает.
Но Сынхену мало, он органически не в состоянии выносить, когда человеку рядом с ним хоть чуть-чуть неудобно – особенно, когда они валяются в обнимку. Он устраивает Сынри долго, двигаясь еле ощутимо, но в итоге, совпав, они согласно вздыхают и успокаиваются. Сынри чувствует, как их грудные клетки поднимаются в унисон, и от неги на губы сама собой наползает нечаянная, медленная улыбка. Ему уютно, тепло и очень лениво, Топ-хен заботливый, как мама-кошка, и порой Сынри искренне не понимает, что еще Джи-хену надо.
Конечно, любовь это не так просто, как поваляться вдвоем на диване, Джиен постоянно ему что-то длинно и сложносочиненно объясняет, но Сынри все равно придерживается на этот счет своего отдельного мнения.
– Хен, ты меня любишь? – вдруг спрашивает он вполголоса, так и не открывая глаза.
Первыми у Сынхена реагируют брови, Сынри ловит это жест виском, по характерному движению кожи на скуле. Сынхен приподнимает брови, и это означает, что вопрос услышан и поступил в обработку, и следовательно, Сынри в самом деле рискует услышать ответ. Но Сынхен не отвечает сразу, он молчит и легонько покусывает губу изнутри, а это означает, что вопрос воспринят всерьез. Сынри улыбается себе под нос хитро, но осторожно.
– Иногда мне кажется, что Биг Бэнг – это ты, – говорит Сынхен, слегка поворачиваясь к Сынри, как если бы он собирался поцеловать его в лоб. – Как талисман, еще с тогда.
Сынри нравится слушать грудной глубокий голос Сынхена, он ощущает его будто бы всем телом, переливающийся и густой. Не обязательно спрашивать, какое именно "тогда" Топ-хен имеет в виду, хен захочет, расскажет сам: может быть, это про то, как формировали их группу, и Сынри упросил его оставить. Может быть, это про 2011-й или 2013-й, когда группа сохранилась чудом, и Сынри лично думал о том, чем он хочет заниматься сольно, и о том, что группы больше нет и не будет, и не стоит ее возрождать. Отчасти он с Сынхеном согласен.
Но Сынхен развивает мысль по-своему:
– Мы с Джиеном слишком больные для Биг Бэнг, – продолжает он, прижимая к себе Сынри теснее и скрещивая руки над его плечом. – И слишком большие... Только без обид, ладно? – торопясь, переспрашивает он, испугавшись, что сказал что-то не то.
– Нет, что ты, хен, – бормочет Сынри, приоткрывая глаза и перекладывая щеку на другое место. Нисколько ему не обидно и не может быть, и дело вовсе даже не в популярности. У Сынри давно есть свои отдельные поклонники, которых ему достаточно вполне, и он давно занимается именно тем, чем хочет заниматься сам, чтобы никому ни в чем не завидовать. Но в какой-то мере хен прав, разница в масштабах наблюдается все равно, и Сынри только в радость признать, что его старшие хены в этом смысле на редкость друг другу подходят.
А потом, когда Топ-хен говорит, Сынри старается слушать, потому что так честно и так много хен говорит редко, предпочитая отмалчиваться или кратко отвечать по существу. Когда хен говорит так, это означает, что он разрешает послушать себя, разрешает на себя посмотреть, и Сынри очень ценит подробную откровенность. Почти-почти он получил свои ответы.
– Но ты любишь меня?
Сынхен выдыхает сердито, приподнимается на локте, чтобы заглянуть Сынри в лицо.
– Зачем ты задаешь глупые вопросы? – серьезно спрашивает он, и Сынри удовлетворенно фыркает, разулыбавшись наконец во весь рот.
Раньше
Енбэ не сразу понимает, почему просыпается. Прищурив один глаз, он заглядывает в телефон. Двадцать минут четвертого. Это очень хорошо, потому что спать можно еще целых три часа, а это обалденно много.
В прозрачной темноте внезапно обнаруживается Сынри, почему-то он сидит возле кровати Енбэ и молчит.
– Эй, – зовет Енбэ, оглядывая по-ночному серый силуэт Сынри.
– Привет, – говорит тот и оборачивается, и становится видно, какой он уставший, с рабочим макияжем и в рабочем пиджаке.
– Ты откуда?
– С подсъемок, – отвечает Сынри, а Енбэ додумывает – вероятно, с подсъемок клипа, или он что-то пропустил, и Сынри пригласили на какое-то шоу?
– А где Джиен? – зачем-то спрашивает Енбэ. Видимо, это спросонок так выворачивается вопрос о том, чего это Сынри пришел к нему, а не к Джиену.
– У себя, – Сынри укладывается щекой поверх одеяла, и, кажется, всерьез собирается тут и заснуть.
Енбэ сонно и медленно соображает, стоит его растолкать и отправить умываться или подвинуться и позвать к себе под одеяло, когда Сынри вдруг спрашивает:
– Хен, а ты меня любишь?
Енбэ немножко оторопевает, больше от того, что Сынри в принципе волнуют такие вещи, потому что Енбэ думал, что уж кто-кто, а Сынри всегда точно знает, как на него реагируют окружающие. Как будто наряду с глазами и ушами у Сынри есть какой-нибудь орган, который воспринимает любовь. Ну или просто Сынри точно знает, что нужно делать, чтобы любовь вызывать.
И дело не только и не столько в том, что он может заболтать даже рыбок в аквариуме у саджаннима, и не в особой макнэ-энергии, и даже не в работоспособности и упорстве… Просто Сынри невозможно не любить, даже если при этом регулярно давать ему по ушам.
– Мы все тебя любим, – отвечает Енбэ.
Сынри открывает глаза, как будто ему и правда почему-то важно, что хен скажет.
– И еще много кто полюбит. Ты же у нас стронг бейби, – вворачивает Енбэ.
Сынри и Джиен много стараются над всем, что касается стронг бейби, прилаживают на Сынри новый образ, подравнивают снова и снова, чтобы было идеальнее идеального.
Енбэ осеняет – наверное, поэтому Сынри и пришел к нему, а не к Джиену. Потому что он сомневается, потому что переживает, а Джиен может принять это на свой счет, и кончится тайным разрывом сердца у Джиена и закрученными гайками во имя профессионализма.
– У тебя все получится, – подбадривает Енбэ.
– Я не об этом тебя спрашивал, – Сынри снова закрывает глаза и чуть сводит ровные брови на переносице, – это-то я знаю.
В его тоне кроме обычной нагловатой самоуверенности есть что-то еще, чему Енбэ и сам вдруг безоговорочно верит. У них с Джиеном не может не получиться, это одно. А другое, что на самом-то деле Сынри обеими ногами стоит на своей дороге, и, скорее всего, в следующий раз пойдет вперед, не держась за руку Джиена.
– Сынри-я, не спи на полу, – зовет Енбэ, приподнимаясь и касаясь плеча младшего. – Ложись, только обувь сними, если еще не снял.
– Нет, хен. Я пойду умоюсь, – отвечает Сынри, хотя глаз не открывает и даже голову от одеяла не поднимает.
«Чего приходил?..» – думает Енбэ.
Уже у порога Сынри останавливается и приваливается к открытой двери – темный силуэт на фоне желтого проема, – и негромко говорит:
– А вот знаешь, хен, а я тебя люблю.
– И я, и я тебя люблю, Енбэ, – появляется в проеме Джиен, тоже уставший, но с довольной, на все лицо улыбкой. – Кстати, спокойной ночи – или уже доброе утро? А ты, – это уже Сынри, - шагом марш в ванную и спать! Ты мне завтра нужен живой!
Джиен отлепляет Сынри от двери и утаскивает по коридору, Енбэ укладывается обратно, слушая, как Сынри хнычет:
– Ой, ну хен, отпусти меня уже, я сам умоюсь, а…
«Хоть бы двери закрыли, засранцы…» – думает Енбэ и улыбается.
Сейчас
Сынри битый час шарится по старым фоткам, и уже напрочь забыл, зачем изначально сюда залез.
О, вот тут они с Енбэ-хеном еще совсем малые, с мороженками и возле синтезатора. Хорошее было время, вспоминает Сынри с радостной нежностью, с которой только и можно думать про свое детство и подростковую дурь.
Енбэ-хен тогда был совсем другой; честно говоря, и Сынри тоже, но – считает Сынри – Енбэ-хен со своими изменениями облажался сильнее. Вот тут – любо-дорого смотреть, как он улыбается, ну сплошная красота же. Эта поджатая улыбка, которая изгибает не только губы, но и глаза, этот коротенький – родименький! – ирокезик, господи боже, ну куда теперь канул этот чудесный мальчик… Строго говоря, с мальчиком это Сынри загнул, но правда – где теперь в лощеном (выхолощенном) Енбэ отыскать вот эту вот чистоту?..
И что-то везде-то они ржут, куда ни глянь…
О, тут не ржут, тут спят. Это в самолете, Енбэ только дремлет, а Сынри дрыхнет в полную силу, как можно дрыхнуть только рядом с хеном, который, если чего, вступится и попросит совсем уж в лицо камеру не совать.
Вот, и тут не ржут, но тут Сынри все равно довольный, как слоненок. Сынри сам себе тут нравится, не потому что особенно хорошо выглядит, но из-за этой довольной моськи, на которой прямо плакатным шрифтом прописано, как он любит свою жизнь и вот этого Енбэ, который наклонился к нему, такой небритый и лохматый.
Опять что-то ржут, ржут, тут хен над ним подстебывает – Сынри даже помнит, с чем он тогда к нему прицепился, со стюардессой этой несчастной.
О, это со съемок рекламы наушников, с пародий… Они с Енбэ строят тут такие рожи, что Сынхену становится смешно и самому, хотя к целевой аудитории пародий он не относится уже давно.
Реальный Енбэ входит в комнату отдыха, и Сынри аж передергивает от диссонанса, потому что у реального Енбэ отвратительно розовые волосы и вообще не улыбчивые глаза.
– Хватит, – сердится Енбэ на кого-то в трубку, – я не хочу больше это обсуждать. Я приехал на работу, вечером поговорим.
Он сурово выпутывается из наушников, которые вынул из гнезда, когда принимал входящий, и теперь они болтаются на нем, ненужные.
Сынри смотрит на него, потом снова в свой ноутбук, где хен весело душит его локтем в братском объятии, и зачем-то спрашивает:
– Хен, а ты меня любишь?
– Чего, – удивляется Енбэ, так и не вынырнув из своих мыслей, в которых, как пить дать, продолжает ругаться со своим недавним собеседником.
– Да ничего. Привет, говорю. Чай будешь?
– Кофейку бы, – одобряет идею что-нибудь перехватить Енбэ и садится на диванчик к Сынри, а тот встает к кофемашине, больше из личного желания позаботиться, чем потому что макнэ и обязан.
Сынри недовольно осматривает розовые патлы, висящие по обе стороны от лица Енбэ, и думает, что не так уж и плоха была консервативность к подходе к его прическам, ну или Сынри так привык, что вот эта вся белиберда, которая здорово идет Джиену, на Енбэ его не радует нифига.
Енбэ между тем заглядывает в ноутбук, и старые фотки затягивают и его.
– Вот мы были балбесы, – смеется он, глядя на кадр из пародии, который Сынри смотрел предпоследним.
Сынри ставит ему чашку с кофе и упирает руки в бока, радостно улыбаясь от того, что хену тоже приятно повспоминать.
Раньше
В общаге, которую Сынри все еще по привычке называет "новой", хотя они живут тут уже не первый месяц, они с Дэсоном делят одну комнату на двоих. Более того, они делят на двоих одну кровать, иногда ночью Сынри просыпается оттого, что хенов локоть больно упирается ему в живот.
Из всех хенов Дэсон самый странный, и, если по-честному, общается с ним Сынри тоже меньше всех. Наверняка, понял бы хен, что Сынри отлично знает на ощупь его локти, он бы отодвигался от него на край кровати так старательно, что мог бы с нее упасть. Сынри отчасти его даже боится, потому что не понимает про него ничего, вообще-вообще ничего, и очень давно.
– Хен, а тебе кто-нибудь нравится?..
– Хен, а у тебя уже было?
Сынри спрашивает посреди ночи, когда обоим не спится, и ни на один вопрос он не получает внятного ответа, даже не может разглядеть, какие у хена глаза в темноте. Дэсонова голова лежит на подушке, под щеку заложена ладонь, хен смотрит на Сынри не мигая и молчит. Сынри обижается раз, другой, потом отстает. Потом начинает рассказывать про себя – любит или нет, было или нет, как бы хотелось, чтобы было. Дэсон молчит все равно, иногда начиная улыбаться, Сынри ни черта не разбирается, по какому поводу, и это наводит жуть, особенно, когда ночи лунные и ветреные, и шумит вода в реке под окном.
Он бросает разговаривать по ночам, начинает пытаться разговаривать по утрам.
– Хен, доброе утро! – длинно улыбается Сынри, Дэсон-хен улыбается в ответ, это работает первую неделю, а на следующую их резиновые улыбки начинают Сынри раздражать, он бросает.
Он открывает глаза по утрам первым и, оборачиваясь, натыкается взглядом на высокий холмик – Дэсон-хен закрывается одеялом с головой, лежа на боку, подобрав под себя ноги и руки.
– Айгу, – расстроенно шепчет Сынри, качая головой, видеть это неловко и неуютно, Сынри кажется, что он подсмотрел что-то лишнее.
Но это не предел интимности – другим утром Сынри замечает выступающий бугорок на пижамных штанах хена, когда тот откидывает одеяло и переворачивается, чтобы встать. Ух, думает про себя Сынри, он видел много в танцевальном классе, но так много еще не видел ни разу. Он впечатлен. Размер не то чтобы имеет значение, убежден Сынри, но может быть, Дэсон-хен считает, что имеет, и Сынри до смерти хочется с ним об этом поговорить. Не именно про размер, но вообще...
Что вообще, Сынри и для себя может объяснить с трудом, что говорить о хене, с которым он общается меньше всех, хоть и живет в одной комнате.
– Хен, а ты... эм. Ну. А вот по утрам?..
Дэсон-хен не отвечает все равно, Сынри фыркает, потом сопит, потом вертится, понимая, что остальные хены с такой животрепещущей проблемой его обсмеют, и шутка над макнэ застрянет надолго.
– Ну хен же! Поговори со мной! – отчаивается однажды Сынри, и это работает против всякого ожидания, Дэсон-хен впервые смотрит на донсена с интересом.
Сынри обиженным, быстрым шепотом поверяет ему свои жалобы, левой рукой мимоходом выключая будильник. Между ног у него все, как всегда по утрам, и у Дэсон-хена, он уверен, тоже, тот слушает его внимательно, глядит, чуть нахмурив недавно подщипанные стилистом брови. Сынри говорит и говорит, берет Дэсона за запястье, потом за локоть, потом за плечо, ему кажется, что они находят общий язык. Словно бы наконец-то и у них происходит что-то захватывающее (особенно учитывая то, чем занимаются некоторые старшие хены по ночам в чьей-нибудь спальне, искренне уверенные, что у них в квартире не такая плохая звукоизоляция, как на самом деле); Сынри обнаруживает себя в паре фраз от того, чтобы предложить хену подрочить на двоих, хоть им обоим уже не двенадцать и даже не четырнадцать.
Глаза горят, он открывает рот, придвигаясь ближе, чтобы сказать на ухо, все это так здорово и по-взрослому – и тут хен его останавливает. В буквальном смысле, он кладет твердую ладонь Сынри на грудь, и тот как будто натыкается на преграду. Ближе нельзя, рука у хена напряженная, несгибаемая, но и это еще не все. Видимо, чтобы добить Сынри окончательно, хен аккуратно снимает с себя его кисть за запястье, как неприятное насекомое, относит от себя, сосредоточенно возвращает Сынри на бедро. Лицо у Дэсона традиционно непроницаемое, ровное, тут недалеко до улыбки, догадывается Сынри, и мысленно сплевывает в сердцах.
– Да что ж ты хен, совсем что ли меня не любишь, – Сынри расстраивается, никакого захватывающего разговора не получается, и вообще не получается захватывающего ничего.
Вместо этого они с Дэсон-хеном на долгое время в принципе перестают друг друга замечать; неловкость между ними входит в легенду, про это снимают сюжеты, пытаются перед камерой их помирить. Сынри забывает про утренний случай быстро, ему находится с кем поговорить, а потом и не только, но Дэсона он по-прежнему предпочитает не трогать. Относятся они друг к другу с теплом, но без ажиотажа.
Сейчас
Концерт последний перед долгим перерывом, и Дэсон с неглубокой сладкой тоской украдкой оглядывается вокруг. Зал пустой, свет не достает до самых верхних трибун, на сцене обычный репетиционный кипиш, и что-то гудит светотехник со своей верхотуры.
Сейчас репетировать должен Сынри, он стоит в углу сцены и в запале объясняется с танцорами. Кучная группка повернута боком к залу, они слушают Сынри, не отрывая глаз – Дэсону с его места видно напряженное внимание на лицах. Дэсон улыбается, потому что Сынри очень красивый, когда воодушевлен, а воодушевлен Сынри практически девяносто процентов своего времени, которое проводит не в одиночестве. Дэсон гордится макнэ: у него куча дел и друзей по всему миру, про большую часть он уже и не начинает рассказывать. Сценическая карьера разнесла их считай что по разным орбитам, совместные концерты или совместный промоушен возвращают ощущение чужого плеча близко-близко, но когда все заканчивается, Дэсону становится грустно.
Макнэ не в костюме, на нем простые джинсы и заправленная в них рубашка – с белыми волосами и в черных очках он выглядит как седой ковбой, Дэсон, загораясь, мысленно примеряет на него ботинки со шпорами. Получается здорово, Дэсон делает себе мысленную зарубку поискать что-нибудь подобное для Сынри в Японии или попросить кого-нибудь привезти из Америки, чтобы не нарушать аутентичность.
Он наблюдает за номером тщательно, не пряча слабую улыбку; смотреть на макнэ так долго оказывается необычайно приятно. Дэсону нравится ужасно, как тот двигается, как подает себя, как поет. «У нас самый классный макнэ», – обрывочно думает Дэсон. – «Шоу-мэн, красавец, и просто хороший человек», – думает Дэсон, и на этом месте Сынри вдруг оборачивается на него. Всю дорогу он танцевал, смотря прямо перед собой или по сторонам, на танцоров, а тут вдруг он смотрит на Дэсона, в его умиленную улыбку, в его полуприкрытые, довольные глаза.
У Дэсона что-то стукает в груди, как будто бы в этот момент они остаются в огромном холодном концертном зале совсем одни, как будто эта секунда между ними сейчас зазвенит, натянется толстой витой струной. Дэсону радостно, страшно и немного смешно, неожиданный восторг резко окунает его в себя с головой, и он поднимает руку. Словно в ответ: эй, макнэ, вот он я, я вдруг так сильно люблю тебя и все, что нас связывает, что это даже немножечко больно.
Все прошедшие годы плотной стопкой внезапно оказываются между рук у Дэсона, невидимые, объемные, он чувствует их как отшлифованные, приятные на ощупь камни, тяжелые и большие. Сынри тоже про них знает, догадывается Дэсон, и все оказывается на своих местах; просто потому, что оно всегда на них было, потому что Сынри, конечно же, широко и мягко улыбается Дэсону в ответ.
Жанр: джен, романс
Рейтинг: G
Примечание: WTF Bigbang 2016
читать дальше
Раньше
– Хен, ты меня любишь? – кричит Сынри из ванной.
– Угу, – негромко мычит Джиен, не отвлекаясь от добавления сердечка в подпись к спокойной-ночи-бейби-селфи.
– Сильно любишь, хен? – настаивает Сынри.
– Угу. Говори уже, что, – Джиен откладывает телефон.
– Ты всегда будешь меня любить?
– Сынри.
– А если я что-то нехорошее скажу, будешь? – Сынри больше издевается, чем реально беспокоится насчет хенова отношения к себе, о котором, если честно, он всегда и все знал прекрасно и правильно.
– Я сейчас убью тебя. И буду любить память о тебе, – ворчит Джиен.
– Хен, я помыл кошку, – радостно ставит его перед фактом Сынри, появляясь на пороге спальни.
– Нет! Не вздумай тащить ее в мою постель!
Джиен не шутит, но Сынри не выпускает кошку из рук.
– Ей же холодно будет одной, маленькой, мокренькой, – уговаривает Сынри больше для проформы и на коленках шагает по кровати к хену, прижимая кошку к груди. На майке расползлось влажное пятно, но его это не беспокоит, как и то, что кошка и сама не сильно жаждет оказаться под одеялом, растопырив тоненькие, облепленные слипшейся шерстью лапки.
– Так, Сынри! Идите тогда к тебе, и спите там вдвоем, маленькие и мокренькие!
Но уже поздно, Сынри вручает кошку ему, и Джиен, который ее вообще-то любит, как-то автоматически целует ее в усы, прежде чем прижать к себе.
– Ты ее хоть вытирал? – кошка меленько дрожит, но влага с ее шерсти скоро нагреется от тела Джиена.
– Конечно! – оскорбляется Сынри.
– Что-то незаметно. Неси фен тогда.
– Чтоб она тебя располосовала к завтрашнему Инкигайо? Да запросто, хенчик. А спишем на Сынхен-хена в порыве страсти, – насмешливо предлагает Сынри.
– Иди в жопу, – однозначно отрезает посерьезневший Джиен. – Это не смешно.
– Ты ненормальный, – нараспев, с некоторой даже любовью объявляет Сынри. – Ты же знаешь, хен?
Джиен не собирается улыбаться, как не собирается обсуждать старшего Сынхена, его порывы страсти или связанную с этим собственную ненормальность. Сынри хорошо чувствует момент, хоть и немножко запоздало.
– Ты же меня любишь, хен? – хитро щурится он. – И всегда будешь меня любить.
– Да уж конечно.
Сейчас
Джиен спит у Сынри на груди, и не перечесть, сколько раз он так спал на макнэ в самых разных обстоятельствах. Сынри от него тепло, и тоже слипаются глаза, он устраивается щекой на пахнущей отельным шампунем макушке и подумывает как-нибудь дотянуться до пульта и выключить бормочущий телевизор.
С хеном хорошо. Хорошо было всегда, даже когда он был вредной задницей и нещадно спекулировал своим статусом лидера. А сейчас хорошо так и вовсе. Наверное, потому что они выросли. И выросли вместе. Конечно, Джиен все еще может советовать какие-то вещи в приказном порядке, Сынри знает, каких размеров у хена опыт, и какая потрясающая у него чуйка, и ни в коем разе тут ни на что не посягает, но для себя он многое решает сам. И знает, что хен им гордится.
Хен вообще очень его любит, и, конечно, не только в рабочей плоскости. Хену с ним рядом комфортно. Сынри про это думать очень нравится, потому что это сразу про все, что с ними было когда-нибудь, про предутренние разговоры на кухне отдельной общаги, Джиенов дым, сведенные брови и громкий голос; и про Джиенову макушку у Сынри под щекой тоже. И больше всего Сынри нравится, что это легко, что им не нужно выворачиваться на левую сторону, чтобы друг друга понимать. Он знает, что Джиен мог бы, если бы было надо – для Сынхен-хена же выворачивается; но, к счастью, не надо.
Вообще, хорошо, что хоть где-то Джиену не надо выворачиваться, потому что в других местах он делает это без конца и с готовностью, с Кико, с Сынхеном, не с одной, так с другим, сплошной дурдом, так жить – умереть можно. Сынри искренне хотелось бы, чтобы Джи-хен был счастлив без этой бесконечной нервотрепки. Он вроде бы счастлив сейчас, особенный, мягкий у него взгляд, но никогда нельзя сказать точно, чем и когда это может закончиться.
Сынри старается заглянуть Джиену в лицо, но ему почти ничего не видно.
Зачем-то заходит Сынхен – ну, то есть, понятно, зачем, номер-то Джиенов, – и осекается с приветствием, обнаружив, что Джиен спит.
– О, хен, ты вовремя, – шепчет Сынри. – Выключи нам телек?
Раньше
Сынхен играет за студийным компьютером в монополию, абстрагировавшись от всего мира. Кто-то шумит, кто-то борется за спиной на диване, кто-то взвизгивает задушенно и высоко, но это Сынхена не отвлекает. Сынхена не отвлекает ничего, пускай они все хоть стоят на ушах или прямо сейчас хором собираются репетировать корейский ремэйк "We will rock you", он не будет обращать на них внимания. Чуть сильнее, чем надо, Сынхен надавливает на мышку, промахивается и цокает, стискивая зубы от раздражения – и в итоге чуть не откусывает себе кусочек языка.
– Бух! – в самое ухо выпаливает ему Сынри, Сынхен осознает сразу все. Тщательную подготовку маневра, его непревзойденную подлость, и рефлексы срабатывают первыми.
Сынри оказывается у него подмышкой, Сынхен заламывает серьезно, приподнимаясь со стула – Сынри верещит, складываясь, колени сгибаются к полу. Сзади кто-то во весь голос смеется, смех переходит во всхлипывания, когда Сынри садится, запрокидывает лицо и начинает орать.
– Хен, хен, пощади любимого макнэ, разве ж у тебя такой еще будет! Хен, я исправлюсь, я больше никогда! Ни за что! Ни в ко... га-хрщммм!
Сынхен сдавливает ему горло, макнэ булькает и ошалевше смотрит вверх круглыми от страха и восторга глазами. Проходит секунда, другая, скульптурная композиция посреди студии не меняется, галерка начинает затихать. Заканчивается все резко – Сынхен отпускает, Сынри оседает на пол, и хен треплет его за макушку, а потом собирает волосы на затылке в кулак.
– Еще раз, и одним макнэ в Биг Бэнг станет меньше, понятно? – угрожающе обещается Сынхен, не умея сдержать широкую, во весь рот, добрую улыбку, а Сынри часто-часто подобострастно кивает, довольный по самые уши.
Сейчас
Сынри трется щекой о чужую лопатку и тягуче, расслабленно думает, что у Топ-хена за спиной спокойно, как за танком. Пытаясь устроиться, он елозит носом у самого позвоночника, и хен поводит плечами, а потом сразу переворачивает их обоих. Сынри укладывается на подставленное плечо, попадая куда надо с первого раза, обнимает Сынхена поперек груди и затихает.
Но Сынхену мало, он органически не в состоянии выносить, когда человеку рядом с ним хоть чуть-чуть неудобно – особенно, когда они валяются в обнимку. Он устраивает Сынри долго, двигаясь еле ощутимо, но в итоге, совпав, они согласно вздыхают и успокаиваются. Сынри чувствует, как их грудные клетки поднимаются в унисон, и от неги на губы сама собой наползает нечаянная, медленная улыбка. Ему уютно, тепло и очень лениво, Топ-хен заботливый, как мама-кошка, и порой Сынри искренне не понимает, что еще Джи-хену надо.
Конечно, любовь это не так просто, как поваляться вдвоем на диване, Джиен постоянно ему что-то длинно и сложносочиненно объясняет, но Сынри все равно придерживается на этот счет своего отдельного мнения.
– Хен, ты меня любишь? – вдруг спрашивает он вполголоса, так и не открывая глаза.
Первыми у Сынхена реагируют брови, Сынри ловит это жест виском, по характерному движению кожи на скуле. Сынхен приподнимает брови, и это означает, что вопрос услышан и поступил в обработку, и следовательно, Сынри в самом деле рискует услышать ответ. Но Сынхен не отвечает сразу, он молчит и легонько покусывает губу изнутри, а это означает, что вопрос воспринят всерьез. Сынри улыбается себе под нос хитро, но осторожно.
– Иногда мне кажется, что Биг Бэнг – это ты, – говорит Сынхен, слегка поворачиваясь к Сынри, как если бы он собирался поцеловать его в лоб. – Как талисман, еще с тогда.
Сынри нравится слушать грудной глубокий голос Сынхена, он ощущает его будто бы всем телом, переливающийся и густой. Не обязательно спрашивать, какое именно "тогда" Топ-хен имеет в виду, хен захочет, расскажет сам: может быть, это про то, как формировали их группу, и Сынри упросил его оставить. Может быть, это про 2011-й или 2013-й, когда группа сохранилась чудом, и Сынри лично думал о том, чем он хочет заниматься сольно, и о том, что группы больше нет и не будет, и не стоит ее возрождать. Отчасти он с Сынхеном согласен.
Но Сынхен развивает мысль по-своему:
– Мы с Джиеном слишком больные для Биг Бэнг, – продолжает он, прижимая к себе Сынри теснее и скрещивая руки над его плечом. – И слишком большие... Только без обид, ладно? – торопясь, переспрашивает он, испугавшись, что сказал что-то не то.
– Нет, что ты, хен, – бормочет Сынри, приоткрывая глаза и перекладывая щеку на другое место. Нисколько ему не обидно и не может быть, и дело вовсе даже не в популярности. У Сынри давно есть свои отдельные поклонники, которых ему достаточно вполне, и он давно занимается именно тем, чем хочет заниматься сам, чтобы никому ни в чем не завидовать. Но в какой-то мере хен прав, разница в масштабах наблюдается все равно, и Сынри только в радость признать, что его старшие хены в этом смысле на редкость друг другу подходят.
А потом, когда Топ-хен говорит, Сынри старается слушать, потому что так честно и так много хен говорит редко, предпочитая отмалчиваться или кратко отвечать по существу. Когда хен говорит так, это означает, что он разрешает послушать себя, разрешает на себя посмотреть, и Сынри очень ценит подробную откровенность. Почти-почти он получил свои ответы.
– Но ты любишь меня?
Сынхен выдыхает сердито, приподнимается на локте, чтобы заглянуть Сынри в лицо.
– Зачем ты задаешь глупые вопросы? – серьезно спрашивает он, и Сынри удовлетворенно фыркает, разулыбавшись наконец во весь рот.
Раньше
Енбэ не сразу понимает, почему просыпается. Прищурив один глаз, он заглядывает в телефон. Двадцать минут четвертого. Это очень хорошо, потому что спать можно еще целых три часа, а это обалденно много.
В прозрачной темноте внезапно обнаруживается Сынри, почему-то он сидит возле кровати Енбэ и молчит.
– Эй, – зовет Енбэ, оглядывая по-ночному серый силуэт Сынри.
– Привет, – говорит тот и оборачивается, и становится видно, какой он уставший, с рабочим макияжем и в рабочем пиджаке.
– Ты откуда?
– С подсъемок, – отвечает Сынри, а Енбэ додумывает – вероятно, с подсъемок клипа, или он что-то пропустил, и Сынри пригласили на какое-то шоу?
– А где Джиен? – зачем-то спрашивает Енбэ. Видимо, это спросонок так выворачивается вопрос о том, чего это Сынри пришел к нему, а не к Джиену.
– У себя, – Сынри укладывается щекой поверх одеяла, и, кажется, всерьез собирается тут и заснуть.
Енбэ сонно и медленно соображает, стоит его растолкать и отправить умываться или подвинуться и позвать к себе под одеяло, когда Сынри вдруг спрашивает:
– Хен, а ты меня любишь?
Енбэ немножко оторопевает, больше от того, что Сынри в принципе волнуют такие вещи, потому что Енбэ думал, что уж кто-кто, а Сынри всегда точно знает, как на него реагируют окружающие. Как будто наряду с глазами и ушами у Сынри есть какой-нибудь орган, который воспринимает любовь. Ну или просто Сынри точно знает, что нужно делать, чтобы любовь вызывать.
И дело не только и не столько в том, что он может заболтать даже рыбок в аквариуме у саджаннима, и не в особой макнэ-энергии, и даже не в работоспособности и упорстве… Просто Сынри невозможно не любить, даже если при этом регулярно давать ему по ушам.
– Мы все тебя любим, – отвечает Енбэ.
Сынри открывает глаза, как будто ему и правда почему-то важно, что хен скажет.
– И еще много кто полюбит. Ты же у нас стронг бейби, – вворачивает Енбэ.
Сынри и Джиен много стараются над всем, что касается стронг бейби, прилаживают на Сынри новый образ, подравнивают снова и снова, чтобы было идеальнее идеального.
Енбэ осеняет – наверное, поэтому Сынри и пришел к нему, а не к Джиену. Потому что он сомневается, потому что переживает, а Джиен может принять это на свой счет, и кончится тайным разрывом сердца у Джиена и закрученными гайками во имя профессионализма.
– У тебя все получится, – подбадривает Енбэ.
– Я не об этом тебя спрашивал, – Сынри снова закрывает глаза и чуть сводит ровные брови на переносице, – это-то я знаю.
В его тоне кроме обычной нагловатой самоуверенности есть что-то еще, чему Енбэ и сам вдруг безоговорочно верит. У них с Джиеном не может не получиться, это одно. А другое, что на самом-то деле Сынри обеими ногами стоит на своей дороге, и, скорее всего, в следующий раз пойдет вперед, не держась за руку Джиена.
– Сынри-я, не спи на полу, – зовет Енбэ, приподнимаясь и касаясь плеча младшего. – Ложись, только обувь сними, если еще не снял.
– Нет, хен. Я пойду умоюсь, – отвечает Сынри, хотя глаз не открывает и даже голову от одеяла не поднимает.
«Чего приходил?..» – думает Енбэ.
Уже у порога Сынри останавливается и приваливается к открытой двери – темный силуэт на фоне желтого проема, – и негромко говорит:
– А вот знаешь, хен, а я тебя люблю.
– И я, и я тебя люблю, Енбэ, – появляется в проеме Джиен, тоже уставший, но с довольной, на все лицо улыбкой. – Кстати, спокойной ночи – или уже доброе утро? А ты, – это уже Сынри, - шагом марш в ванную и спать! Ты мне завтра нужен живой!
Джиен отлепляет Сынри от двери и утаскивает по коридору, Енбэ укладывается обратно, слушая, как Сынри хнычет:
– Ой, ну хен, отпусти меня уже, я сам умоюсь, а…
«Хоть бы двери закрыли, засранцы…» – думает Енбэ и улыбается.
Сейчас
Сынри битый час шарится по старым фоткам, и уже напрочь забыл, зачем изначально сюда залез.
О, вот тут они с Енбэ-хеном еще совсем малые, с мороженками и возле синтезатора. Хорошее было время, вспоминает Сынри с радостной нежностью, с которой только и можно думать про свое детство и подростковую дурь.
Енбэ-хен тогда был совсем другой; честно говоря, и Сынри тоже, но – считает Сынри – Енбэ-хен со своими изменениями облажался сильнее. Вот тут – любо-дорого смотреть, как он улыбается, ну сплошная красота же. Эта поджатая улыбка, которая изгибает не только губы, но и глаза, этот коротенький – родименький! – ирокезик, господи боже, ну куда теперь канул этот чудесный мальчик… Строго говоря, с мальчиком это Сынри загнул, но правда – где теперь в лощеном (выхолощенном) Енбэ отыскать вот эту вот чистоту?..
И что-то везде-то они ржут, куда ни глянь…
О, тут не ржут, тут спят. Это в самолете, Енбэ только дремлет, а Сынри дрыхнет в полную силу, как можно дрыхнуть только рядом с хеном, который, если чего, вступится и попросит совсем уж в лицо камеру не совать.
Вот, и тут не ржут, но тут Сынри все равно довольный, как слоненок. Сынри сам себе тут нравится, не потому что особенно хорошо выглядит, но из-за этой довольной моськи, на которой прямо плакатным шрифтом прописано, как он любит свою жизнь и вот этого Енбэ, который наклонился к нему, такой небритый и лохматый.
Опять что-то ржут, ржут, тут хен над ним подстебывает – Сынри даже помнит, с чем он тогда к нему прицепился, со стюардессой этой несчастной.
О, это со съемок рекламы наушников, с пародий… Они с Енбэ строят тут такие рожи, что Сынхену становится смешно и самому, хотя к целевой аудитории пародий он не относится уже давно.
Реальный Енбэ входит в комнату отдыха, и Сынри аж передергивает от диссонанса, потому что у реального Енбэ отвратительно розовые волосы и вообще не улыбчивые глаза.
– Хватит, – сердится Енбэ на кого-то в трубку, – я не хочу больше это обсуждать. Я приехал на работу, вечером поговорим.
Он сурово выпутывается из наушников, которые вынул из гнезда, когда принимал входящий, и теперь они болтаются на нем, ненужные.
Сынри смотрит на него, потом снова в свой ноутбук, где хен весело душит его локтем в братском объятии, и зачем-то спрашивает:
– Хен, а ты меня любишь?
– Чего, – удивляется Енбэ, так и не вынырнув из своих мыслей, в которых, как пить дать, продолжает ругаться со своим недавним собеседником.
– Да ничего. Привет, говорю. Чай будешь?
– Кофейку бы, – одобряет идею что-нибудь перехватить Енбэ и садится на диванчик к Сынри, а тот встает к кофемашине, больше из личного желания позаботиться, чем потому что макнэ и обязан.
Сынри недовольно осматривает розовые патлы, висящие по обе стороны от лица Енбэ, и думает, что не так уж и плоха была консервативность к подходе к его прическам, ну или Сынри так привык, что вот эта вся белиберда, которая здорово идет Джиену, на Енбэ его не радует нифига.
Енбэ между тем заглядывает в ноутбук, и старые фотки затягивают и его.
– Вот мы были балбесы, – смеется он, глядя на кадр из пародии, который Сынри смотрел предпоследним.
Сынри ставит ему чашку с кофе и упирает руки в бока, радостно улыбаясь от того, что хену тоже приятно повспоминать.
Раньше
В общаге, которую Сынри все еще по привычке называет "новой", хотя они живут тут уже не первый месяц, они с Дэсоном делят одну комнату на двоих. Более того, они делят на двоих одну кровать, иногда ночью Сынри просыпается оттого, что хенов локоть больно упирается ему в живот.
Из всех хенов Дэсон самый странный, и, если по-честному, общается с ним Сынри тоже меньше всех. Наверняка, понял бы хен, что Сынри отлично знает на ощупь его локти, он бы отодвигался от него на край кровати так старательно, что мог бы с нее упасть. Сынри отчасти его даже боится, потому что не понимает про него ничего, вообще-вообще ничего, и очень давно.
– Хен, а тебе кто-нибудь нравится?..
– Хен, а у тебя уже было?
Сынри спрашивает посреди ночи, когда обоим не спится, и ни на один вопрос он не получает внятного ответа, даже не может разглядеть, какие у хена глаза в темноте. Дэсонова голова лежит на подушке, под щеку заложена ладонь, хен смотрит на Сынри не мигая и молчит. Сынри обижается раз, другой, потом отстает. Потом начинает рассказывать про себя – любит или нет, было или нет, как бы хотелось, чтобы было. Дэсон молчит все равно, иногда начиная улыбаться, Сынри ни черта не разбирается, по какому поводу, и это наводит жуть, особенно, когда ночи лунные и ветреные, и шумит вода в реке под окном.
Он бросает разговаривать по ночам, начинает пытаться разговаривать по утрам.
– Хен, доброе утро! – длинно улыбается Сынри, Дэсон-хен улыбается в ответ, это работает первую неделю, а на следующую их резиновые улыбки начинают Сынри раздражать, он бросает.
Он открывает глаза по утрам первым и, оборачиваясь, натыкается взглядом на высокий холмик – Дэсон-хен закрывается одеялом с головой, лежа на боку, подобрав под себя ноги и руки.
– Айгу, – расстроенно шепчет Сынри, качая головой, видеть это неловко и неуютно, Сынри кажется, что он подсмотрел что-то лишнее.
Но это не предел интимности – другим утром Сынри замечает выступающий бугорок на пижамных штанах хена, когда тот откидывает одеяло и переворачивается, чтобы встать. Ух, думает про себя Сынри, он видел много в танцевальном классе, но так много еще не видел ни разу. Он впечатлен. Размер не то чтобы имеет значение, убежден Сынри, но может быть, Дэсон-хен считает, что имеет, и Сынри до смерти хочется с ним об этом поговорить. Не именно про размер, но вообще...
Что вообще, Сынри и для себя может объяснить с трудом, что говорить о хене, с которым он общается меньше всех, хоть и живет в одной комнате.
– Хен, а ты... эм. Ну. А вот по утрам?..
Дэсон-хен не отвечает все равно, Сынри фыркает, потом сопит, потом вертится, понимая, что остальные хены с такой животрепещущей проблемой его обсмеют, и шутка над макнэ застрянет надолго.
– Ну хен же! Поговори со мной! – отчаивается однажды Сынри, и это работает против всякого ожидания, Дэсон-хен впервые смотрит на донсена с интересом.
Сынри обиженным, быстрым шепотом поверяет ему свои жалобы, левой рукой мимоходом выключая будильник. Между ног у него все, как всегда по утрам, и у Дэсон-хена, он уверен, тоже, тот слушает его внимательно, глядит, чуть нахмурив недавно подщипанные стилистом брови. Сынри говорит и говорит, берет Дэсона за запястье, потом за локоть, потом за плечо, ему кажется, что они находят общий язык. Словно бы наконец-то и у них происходит что-то захватывающее (особенно учитывая то, чем занимаются некоторые старшие хены по ночам в чьей-нибудь спальне, искренне уверенные, что у них в квартире не такая плохая звукоизоляция, как на самом деле); Сынри обнаруживает себя в паре фраз от того, чтобы предложить хену подрочить на двоих, хоть им обоим уже не двенадцать и даже не четырнадцать.
Глаза горят, он открывает рот, придвигаясь ближе, чтобы сказать на ухо, все это так здорово и по-взрослому – и тут хен его останавливает. В буквальном смысле, он кладет твердую ладонь Сынри на грудь, и тот как будто натыкается на преграду. Ближе нельзя, рука у хена напряженная, несгибаемая, но и это еще не все. Видимо, чтобы добить Сынри окончательно, хен аккуратно снимает с себя его кисть за запястье, как неприятное насекомое, относит от себя, сосредоточенно возвращает Сынри на бедро. Лицо у Дэсона традиционно непроницаемое, ровное, тут недалеко до улыбки, догадывается Сынри, и мысленно сплевывает в сердцах.
– Да что ж ты хен, совсем что ли меня не любишь, – Сынри расстраивается, никакого захватывающего разговора не получается, и вообще не получается захватывающего ничего.
Вместо этого они с Дэсон-хеном на долгое время в принципе перестают друг друга замечать; неловкость между ними входит в легенду, про это снимают сюжеты, пытаются перед камерой их помирить. Сынри забывает про утренний случай быстро, ему находится с кем поговорить, а потом и не только, но Дэсона он по-прежнему предпочитает не трогать. Относятся они друг к другу с теплом, но без ажиотажа.
Сейчас
Концерт последний перед долгим перерывом, и Дэсон с неглубокой сладкой тоской украдкой оглядывается вокруг. Зал пустой, свет не достает до самых верхних трибун, на сцене обычный репетиционный кипиш, и что-то гудит светотехник со своей верхотуры.
Сейчас репетировать должен Сынри, он стоит в углу сцены и в запале объясняется с танцорами. Кучная группка повернута боком к залу, они слушают Сынри, не отрывая глаз – Дэсону с его места видно напряженное внимание на лицах. Дэсон улыбается, потому что Сынри очень красивый, когда воодушевлен, а воодушевлен Сынри практически девяносто процентов своего времени, которое проводит не в одиночестве. Дэсон гордится макнэ: у него куча дел и друзей по всему миру, про большую часть он уже и не начинает рассказывать. Сценическая карьера разнесла их считай что по разным орбитам, совместные концерты или совместный промоушен возвращают ощущение чужого плеча близко-близко, но когда все заканчивается, Дэсону становится грустно.
Макнэ не в костюме, на нем простые джинсы и заправленная в них рубашка – с белыми волосами и в черных очках он выглядит как седой ковбой, Дэсон, загораясь, мысленно примеряет на него ботинки со шпорами. Получается здорово, Дэсон делает себе мысленную зарубку поискать что-нибудь подобное для Сынри в Японии или попросить кого-нибудь привезти из Америки, чтобы не нарушать аутентичность.
Он наблюдает за номером тщательно, не пряча слабую улыбку; смотреть на макнэ так долго оказывается необычайно приятно. Дэсону нравится ужасно, как тот двигается, как подает себя, как поет. «У нас самый классный макнэ», – обрывочно думает Дэсон. – «Шоу-мэн, красавец, и просто хороший человек», – думает Дэсон, и на этом месте Сынри вдруг оборачивается на него. Всю дорогу он танцевал, смотря прямо перед собой или по сторонам, на танцоров, а тут вдруг он смотрит на Дэсона, в его умиленную улыбку, в его полуприкрытые, довольные глаза.
У Дэсона что-то стукает в груди, как будто бы в этот момент они остаются в огромном холодном концертном зале совсем одни, как будто эта секунда между ними сейчас зазвенит, натянется толстой витой струной. Дэсону радостно, страшно и немного смешно, неожиданный восторг резко окунает его в себя с головой, и он поднимает руку. Словно в ответ: эй, макнэ, вот он я, я вдруг так сильно люблю тебя и все, что нас связывает, что это даже немножечко больно.
Все прошедшие годы плотной стопкой внезапно оказываются между рук у Дэсона, невидимые, объемные, он чувствует их как отшлифованные, приятные на ощупь камни, тяжелые и большие. Сынри тоже про них знает, догадывается Дэсон, и все оказывается на своих местах; просто потому, что оно всегда на них было, потому что Сынри, конечно же, широко и мягко улыбается Дэсону в ответ.