ХоМин, 1309 слов, на заявку "Я легенда". | фильм или книга, но лучше книга, если это возможно.Юнхо мастерил ловушку для Хищника. Думать было сложно, даже сложнее, чем обычно, настрой постоянно сбивался из-за ощущения, что чего-то безумно не хватает, и что-то очень сильно болит. Даже, может быть, сильнее, чем когда пытаешься подставить руку под солнечный свет, проверяя. Сегодня днем он почти смог вытерпеть несколько секунд, когда кричал на Хищника, и сейчас ему казалось, что, наверное, есть смысл тренироваться и дальше. Итук дошел почти до самого дальнего конца города, и принес с собой слухи, что у них есть какое-то волшебное средство, которое уменьшает ярость, позволяет думать немного яснее и даже смотреть на восход или закат. Они планировали собрать совет сегодня за пару часов до рассвета, чтобы обсудить, кто пойдет на север в качестве парламентеров. Они с Чанмином уже решили, что хотят предложить Итуку свои кандидатуры и помочь ему собрать остальную команду, но все сломалось, потому что сегодня Хищник забрал Чанмина. Каждый раз, когда Юнхо доходил до этого места в своих медленных, неуклюжих рассуждениях, которые старательно пытался удерживать в голове, ему хотелось все бросить, сломать то, что уже сделано и кричать во весь рот, чтобы за своими железными ставнями Хищник передергивался от страха. Приходилось останавливаться, пережидать, пока красный колючий морок в голове чуть-чуть утихнет, изо всех сил стараясь при этом не двигаться, чтобы не порезать самого себя тонким стальным тросом и не начинать потом заново. Итук зашел к нему наутро, внимательно посмотрел на результаты ночного труда и покачал головой. В целом, он был согласен, что попробовать возвратить Чанмина стоило, но на его взгляд, важнее было просто убить наконец Хищника и его животное, потому что он уже нанес им слишком большой ущерб. Ни один из тех, кого он когда-либо похищал, не вернулся, они не представляли, зачем он забирает их и что с ними делает. В случайные встречи он не оставлял в живых никого, кто попадался по пути, а значит, живые нужны были ему для чего-то. Чего-то, что он делал с ними там, где таился по ночам, никто не знал, где это, и тем более Итук не представлял себе, как Юнхо планировал это выяснить при помощи ломаного автомобиля, лужи воды и манекена. Юнхо не мог объяснить, даже если бы хотел. Все, что он мог представить себе и попытаться передать в качестве более-менее четкого образа Итуку - это обездвиженный Хищник, которому больно и на которого нужно долго и пристально посмотреть, поборов в себе желание растерзать его на месте. Юнхо не знал, справится ли, но получить возможность узнать, где Чанмин и что с ним (и жив ли он вообще), было важнее. Юнхо был уверен, что он жив, ощущение его присутствия - где-то очень далеко от самого Юнхо - теплилось глубоко-глубоко у него в груди, и он оберегал это чувство с нежным трепетом, зная, что сейчас оно держит его голову в немного более ясном состоянии, а когда он почувствует Чанмина ближе, может быть, именно это даст ему сил собраться и сделать то, что он хотел. Но достать Хищника не получилось ни в эту, ни в следующую ночь. Ловушка с тросом сработала идеально, и следующие полдня Юнхо сидел на одном месте, вцепившись пальцами в ошейник Тайфуна и уговаривая себя не брать его с собой на поверхность, потому что он был почти уверен, что ничем хорошим это закончиться не может. Так и вышло - Хищник не просто выбрался из ловушки, но и перестрелял всех собак, которые Юнхо отправил вперед в качестве авангарда. Охотиться на него дальше с голыми руками было бессмысленно, но, вроде бы, удалось ранить его животное - Юнхо видел, что оно покусано и хромает. На следующую ночь Хищник был явно не в себе, впервые так откровенно нарываясь на провокацию - как же еще можно было расценивать его появление в центре города посреди ночи. Конечно же, народ не сдержался, нападая и желая достать его в машине, раскидывающей их в разные стороны как щенков, Юнхо морщился от волн почти осязаемой слепой ярости, клубящейся вокруг. Он дождался, пока они перевернут почти полностью битый автомобиль, отогнал всех и уже почти добрался до беспомощного, зажатого между полом и потолком Хищника, когда неожиданный слепящий свет отбросил его прочь. Что было хорошо, так это то, что им удалось наконец выследить, где, по-видимому, таится Хищник по ночам, и на следующую ночь они планировали массированную вылазку для нападения на этот дом. Итук обещал собрать другие кланы из соседних районов, а Юнхо весь день мучился одной-единственной почти оформленной мыслью, что он не справился. Когда он наклонился над машиной, заглядывая в разбитое стекло, настойчивое ощущение горячего триумфа перебило все мысли вообще, и, вероятно, максимум, на который бы его хватило, это притащить Хищника к себе и не дать остальным убить его сразу. Самое худшее было то, что Юнхо откуда-то точно знал, что этого недостаточно. Даже не столько для того, чтобы вернуть Чанмина, сколько для чего-то другого, и Юнхо никак не мог разобраться, для чего. Юнхо пытался придти с этим к Хичолю, не в силах ясно представить даже для самого себя, что его мучает, не то что попытаться передать кому-то еще. Он сидел напротив друга и раскачивался из стороны в сторону, закрыв лицо руками, Хичоль молча гладил его по плечам, расстроенный. В конце концов Юнхо ушел и забился в самый дальний угол, думая о Чанмине, и о всех тех, кого он никогда не видел с тех пор, как Хищник останавливал на них свой выбор. Это были хорошие ребята - не все из них старались хотя бы пытаться думать яснее, что на личный взгляд Юнхо было очень важно для принципиальной дальнейшей возможности выжить, но все были теми, кого он когда-то (очень давно, в какой-то совсем другой и будто бы ненастоящей жизни) прекрасно знал, как близких друзей или хороших товарищей. Он попытался представить себе Чанмина, но единственное, что возникало в голове, это какое-то полуподвальное помещение, где непривычно чисто и много гладких поверхностей, которые уже очень давно не попадались ему на глаза в разрушенном городе. Он видел Чанмина, неподвижно лежащего на столе в центре подвала, и с удивлением понимал, что почти его не узнает. Хищник что-то сделал с ним, что-то неправильное и ненужное, и он совершенно точно мог делать хуже, и мог делать так и с другими, и это, по-видимому, было очень и очень важно. Юнхо чувствовал, как внутри него возникает ошеломляюще ясное ощущение, что нельзя не просто идти убивать, но нельзя даже пытаться забирать Чанмина силой. Потому что, во-первых, вместо самого близкого и любимого человека он получит кого-то, гораздо больше похожего на Хищника по ощущениям, и они не будут понимать друг друга вообще, а в итоге просто-напросто захотят друг друга убить. А во-вторых, это нисколько не изменит желание Хищника приходить к ним снова и снова и забирать других для того, чтобы делать тоже самое с ними. Потому что он, видимо, искренне уверен, что то, что он делает — это правильно и хорошо. Им надо - ему надо - попытаться с Хищником поговорить, как Юнхо говорит со своими, попытаться передать ему информацию, как он передает ее своим, и может быть, чем черт не шутит, он его услышит. Ведь они никогда даже не пытались с ним разговаривать, выбирая язык зубов и когтей, и позволяя ярости взрываться в голове, мутной от желания убивать. Они хотят убивать, Хищник хочет убивать (даже если думает, что делает что-то еще), и этот замкнутый круг так и будет продолжаться, если кто-то хотя бы не попытается перебороть в себе это желание. Юнхо опустил растерянный взгляд на собственные ладони - голова была пустой и звонкой, как будто из нее вымело все подчистую, и подумал, что нужно будет обязательно вытащить эту мысль, попытаться ее за что-то подцепить. Он прекрасно понимал, что через несколько часов будет очень сложно сдержать желание разрушать и нападать, и помнить о необходимости мыслить яснее - нужен был какой-то якорь, чтобы это ощущение подцепить. Гладкие поверхности, подумал Юнхо, у него должны быть в доме гладкие поверхности. А еще лучше - Чанмин на такой вот гладкой поверхности, это точно должно сработать. Если он увидит Чанмина, то сможет чувствовать себя увереннее и найти поддержку в самом ощущении его рядом. Юнхо кивнул головой сам себе, удивленный собственному спокойствию, и подумал, что вот теперь, кажется, он готов пойти и попробовать.
джитоп, 1390 слов, на заявку Телефонный разговор из разных стран. Причина апокалипсиса любая, только быстро и без вариантов.Джиен выходит на улицу, и останавливается - некуда идти, нечего делать, и наверно, он чувствовал бы себя растерянным, если бы мог. Небо голубое-голубое, вокруг здания Вайджи пусто, только вдалеке машина заезжает на парковку. Блики отскакивают от блестящей черной поверхности, Джиен моргает и отводит глаза. Он вертит зажигалку в кармане, раздумывая, стоит ли вытащить пачку и закурить - сигаретный дым будет виться в прохладном весеннем воздухе, тягучий и пресный, оседать еле заметным горьковатым привкусом на губах. В холле, который Джиен только что оставил за спиной, сидит Сынри, опустив голову и сжимая и разжимая кулаки - Джиен не стал подходить, последнее время они почти не разговаривают. Говорить не о чем, и Джиен порой ловит на себе рассеянные взгляды - каждый из тех, кого он считал самыми близкими себе людьми, ушел в себя, перебирая по одному дорогие воспоминания и, может быть, раздумывая, а что же будет дальше. Потом. После. Дэсон уехал к родителям, Енбэ почти не выходил из дома, Сынри просыпался с утра и ехал туда же, куда ехал Джиен, и каждый из них постоянно как будто бы витал в облаках. Наверно, Джиен бы тоже перебирал воспоминания, если бы мог, но почему-то они рассыпаются, как только он пытается вспомнить что-нибудь, что раньше самым логичным и естественным образом складывалось в его жизнь. Стаканчики из-под кофе рядом со студийным пультом, прижатые к губам пальцы фанатки из первого ряда, мокрая футболка после репетиции, улыбка стюардессы в самолете из Токио в Сеул - все это возникает в голове, как кадры из когда-то любимого, но давно забытого фильма, Джиен перещелкивает их один за другим, как каналы на кабельном телевидении, и они не вызывают у него ничего, кроме недоумения. В Сеуле не было только Топа - и это было страннее всего. Он позвонил сразу, как узнал, и Джиен молча смотрел перед собой, слушая знакомый голос и пытаясь представить себе, как слова, которые Сынхен говорит за тысячи и тысячи километров, сразу же оказываются у него в ушах. Сынхен был спокоен и немножко грустен, и где-то глубоко внутри у Джиена царапалась маленькая и острая обида, что именно его в эти последние две недели нет в городе. Сынхен знакомо дышал в трубку, делал паузы между словами, изредка гыгыкая, и только после окончания разговора, когда Джиен бездумно глянул на погасший экран, до него вдруг дошло - наверно, это неважно, что его нет рядом. Если можно слышать его голос, который звучит где-то далеко-далеко, и знать, что вот он, Сынхен, совершенно такой же, как и всегда, немножко нелепый, очень красивый и абсолютно родной. А это значит, что он как будто бы рядом, как будто бы совершенно точно знает, что у Джиена на сердце, и легко может взять его за руку, сказать что-нибудь очень обыденное и знакомо улыбнуться своей чуть-чуть ассиметричной улыбкой. Машина доезжает до самого дальнего от въезда ряда и останавливается, мотор глухо урчит, затонированные стекла блестят на солнце, но никто не выходит. Джиен вздыхает, и вместо сигаретной пачки достает телефон. В конце концов, почему бы и нет, если осталось совсем чуть-чуть, и все дела уже переделаны, и ему, наверно, даже не жалко, что все заканчивается именно сейчас. Потому что он знает, что все те рассыпающиеся кадры, которые не складываются в осмысленное кино - они вообще-то были на самом деле. Они существовали когда-то и где-то, они настоящие и живые, а значит, его жизнь тоже - была. И этого, наверное, достаточно. - Привет, - говорит Джиен, и слышит, как на другом конце Топ улыбается. Просто так, потому что он рад слышать его голос. Он всегда этому рад, чтобы между ними не происходило, и какими бы не были отношения на текущий момент. Джиен так привык к этому, что почти никогда об этом не задумывался. Только вот сейчас почему-то вспомнилось. - Привет, - отвечает Сынхен, и Джиену кажется, что где-то глубоко внутри у него осторожно расцветает ответная улыбка, и, конечно же, дело не в словах. Слова в последнее время не значат вообще ничего. - У нас вечер, - говорит Сынхен, - Нью-Йорк очень красивый вечером. Народ почти не выходит на улицы, но они все равно зажигают вывески. Это как в кино, только нет людей. Красиво. - Сынри сегодня плакал ночью, - говорит Джиен, - я слышал. Он плакал и долго не мог заснуть, ходил на кухню, и даже включал компьютер. Я не знаю, что он там ищет, но мне кажется, ему тяжело. Я не знаю, что для него сделать... - Сынри хороший. Скажи ему, пусть не плачет. А то Топ-хен рассердится. Ненадолго, но все равно. Я бы купил ему мороженое, если бы успел вернуться... Правда, самолеты не летают, а доплыть я тем более не успею. Скажи ему вот что - что я куплю себе сегодня мороженое, и пускай он тоже съест. Мое любимое. Джиен кивает, как будто бы Топ его видит, и думает, что, действительно, надо сходить в магазин за мороженым. Вряд ли Сынри от этого перестанет плакать, но может быть, его это немножко отвлечет. - Я сегодня писал песню, - говорит Джиен, - она грустная, но мне кажется, что светлая. Она лежит на столе, и я даже не стал записывать аккорды, но мелодия все время крутится у меня в голове. И я оставил куплет для тебя. Там должно быть что-то про то, что мы ни о чем не жалеем, и что было так много хорошего, что сложно вспомнить. И что когда-то будет что-то новое, и это тоже будет хорошо. Подумай, ладно? - Я подумаю, - серьезно обещает Сынхен, - ты бы лучше скинул мне мелодию, кусочек хотя бы, как я без ритма?.. Джиен ковыряет носком ботинка асфальт и соглашается. - Окей, я запишу, и отправлю. Там гитара, а потом немного клавиш, это чуть-чуть похоже на Blue, только потише и спокойнее. - Угу, - Топ тягуче вздыхает в трубку и шуршит, словно перекладывает ее к другому плечу. - Знаешь, мне кажется, мы все как будто зависли, как в компьютерной игре. Я вчера гулял по городу, там, где снимался для Келвина Кляйна, и встретил девочку. У нее были большие-большие глаза, и она так посмотрела на меня... Не знаю, как сказать. Но как будто в другом времени, знаешь? - Когда в тишине тикают часы, а тебе кажется, что тихо везде, не только вокруг тебя? - Да, вот точно. Как будто она смотрит, и на самом деле это очень долго, а потом ты моргаешь, и кажется, что только что прошел час. Она красивая... Но я не стал знакомиться. - Да, - кивает Джиен. Дверь черной машины открывается, и из автомобиля выбирается молодой мужчина в черном костюме, на ходу закрывая кожаный портфель. Он торопится, поправляет волосы и направляется к зданию, солнечный свет обливает его с головы до ног, и Джиену кажется, что он навсегда запомнит эту деловитую походку, ощущение необходимости переделать еще чертову кучу дел, которое распространяет вокруг себя этот серьезный молодой человек. Он абсолютно не вписывается в окружающий опустевший мир, кучу свободных парковочных мест, отсутствие охранника на входе в здание Вайджи, но он улыбается так просто и уверенно, как будто ему совершенно точно есть зачем жить, даже если этого жить осталось всего полтора дня. Джиен вздергивает бровь, ловит его улыбающийся взгляд, и поднимает ладонь, как будто они знакомы сто лет, а вечером обязательно будут обсуждать концепт грядущего камбека. - Знаешь, я, наверное, пойду за мороженым. У нас тут только два магазина работают, и самый близкий - через два квартала. Вдруг Сынри куда-нибудь уйдет. Они оба, Джиен и Сынхен, знают, что Сынри никуда не уйдет, но Сынхен согласно сопит в трубку. - Ты позвони, как у вас совсем стемнеет, - говорит Джиен, - мы наверно в это время обедать пойдем, поговоришь с Сынри, угу? - Да. Я позвоню. Обязательно. Джиен нажимает отбой и убирает телефон в карман. Там у него лежат деньги, и их должно хватить еще на стаканчик кофе из автомата.
Когда он возвращается в офис, Сынри все так же сидит в холле, опустив голову. Джиен вздыхает и думает, что надо бы его поругать, но это потом. А сейчас он подходит, опускается перед ним на корточки и протягивает мороженое. - Хен велел купить тебе. Он сказал, что рассердится, если ты будешь так переживать. Это его любимое. Сынри поднимает глаза на Джиена, они очень большие и очень глубокие, и в них непонятное Джиену выражение, очень серьезное и почему-то ласковое, а потом несмело улыбается. Он берет мороженое в руки, Джиен обходит скамейку и садится позади него, обхватывая макне за талию. Джиен кладет подбородок ему на плечо, а потом прячет лицо в отворотах Сынриевой куртки. Сынри смотрит вперед, прямо на появляющееся солнце в стеклах от пола до потолка, и разворачивает мороженое.
-
-
01.05.2013 в 13:25-
-
01.05.2013 в 13:26