Сладкая жизнь

[djokkonda]

ну, не прошло и полгода, натурально)) или пока есть настроение, надо хватать и бежать, а то что-то его вечно... днем с огнем.

АВТОР:  Criminelle
ЖАНР: флафф, пвп
ПЕЙРИНГ: джитоп
РЕЙТИНГ: R
ОТ АВТОРА: написано для BIGBANG [REMIX] fest в качестве сиквела к фику kitory Музыка



- Когда это случилось? - снова спрашивает Джиен, и Сынхен задумывается.

На некоторые вопросы у него нет ответов, по крайней мере, не то чтобы он готов сходу назвать Джиену дату. Или причину. Ему не кажется это проблемой - так бывает. Это как сесть пить крепленое вино в половине пятого утра, и никто не интересуется, почему, или зачем, или как так вышло и что с этим делать. Сегодняшняя ночь удивительна, пускай крепленое вино выглядит неуместным в предрассветных сумерках, но Сынхену все нравится.

Джиен тянется за тостом, и незастегнутый манжет домашней рубашки съезжает с запястья. В темноте худощавое предплечье кажется особенно трогательным, Сынхену хочется подобрать под себя ноги, положить подбородок на коленку и порассматривать Джиена исподтишка. Не глаза в глаза, время глаза в глаза уже прошло, теперь важнее детали - потому что им самое место, если в воздухе повисают вопросы, для ответа на которые нужно хорошенько помолчать. Сынхен поджимает губы, вдумчиво хмурится и медленно кивает сам себе. Скоро начнет светать, в этом-то и заключается самое большое очарование, ведь пока тени многое скрадывают, и больше деталей Сынхен угадывает, чем видит на самом деле.

Отворот просторной рубашки, из-под которого выступает ключица. Складочка на животе над резинкой коротких шорт, вытатуированные крестики, которые никак нельзя разглядеть в темноте. Отставленный в сторону неуловимо-манерным движением острый локоть, изящество, с которым Джиен наклоняет голову и откусывает кусочек от тоста. Поджаренный хлебец хрустит, и против воли Сынхен окунается в аромат тающего на горячем сливочного масла, тертого в сырную пыль пармезана и свежей зелени. Руки у Сынхена до сих пор пахнут зеленью, потому что шинковал ее он, когда им ночью захотелось достойной закуски к красному десертному.

Закончив с тостом, Джиен улыбается себе под нос и затихает, легонько ковыряя ногтем высокий ворс ковра. Может быть, Сынхен прав, и вопрос не требует ответа прямо сейчас, может быть, Сынхен подумает и скажет что-то Джиену позже. У Джиена ответов тоже нет, но не исключено, что у Джиена нет и некоторых вопросов, которые есть у Сынхена. Определенные вещи не просто тяжело вспоминать - невыносимо, и Джиен старательно делает вид, что ничего такого никогда не случалось. Во всяком случае, сам с собой он точно знает, что кое о чем помнить не стоит, и Сынхен понимает его достаточно хорошо, чтобы не напоминать.

Августовская ночь перетекает в утро с медлительностью дождевого червя, но Джиена не клонит в сон. Рубашка холодит чистую кожу, и волосы после душа не высохли, подушка намокла бы еще до того, как они успели заснуть. Так что Джиен вытягивает руку и укладывает голову в сгибе локтя - рубашку потом придется сменить, ну или снять совсем, не собирается же он замерзнуть под одеялом. Сынхен сосредоточенно смотрит на него и молчит, только негромкий шелест капель за окном разбавляет тишину. Ливень начинается по дороге, пока Джиен едет из аэропорта, потом превращается в морось, потом усиливается снова - и, так или иначе, с переменным успехом идет всю ночь. Они и сексом занимаются под этот звук, романтично, как в дрянной американской эротике. Неплохой американский фильм он обещал Сынхену, не эротику, триллер, ему присоветовали в поездке, но десертному красному значительно более подходят дождь за неплотно прикрытыми шторами, молчание и рассеянный свет фонаря, который золотит Сынхену падающий на лоб вихор.

Лишь когда вино заканчивается, Сынхен кладет ладонь Джиену на бедро и заглядывает в глаза.

- Поставь кино?.. Давай все же посмотрим кино, - говорит он, и фонарь за окном гаснет, потому что светает, а Джиен поднимается. Фильм остался у него на ноутбуке, это не идеальный вариант, но и в нем есть своя прелесть. Он устраивает ноутбук на кровати, а Сынхен в это время взбивает подушки, чтобы удобнее было лежать, а потом хлопает рядом с собой.

- Иди сюда, - зовет он Джиена, и у него такой ласковый взгляд, что Джиен неожиданно смущается сверх всякой меры. Улыбка непроизвольно раздвигает губы, он замирает на мгновение, предвкушая, как Сынхен обнимет его со спины и как поцелует в висок, прежде чем сосредоточиться на мониторе.

***

В чем Сынхен уверен, так это в том, что начинается все где-то в апреле. Или в конце марта, теперь уже сложно сказать, а запоминание дат не самая сильная его сторона. Вероятно, если спросить Джиена, он посмотрит в свой инстаграмм и скажет точнее - конечно, если тогдашние картинки остались там до сих пор, потому что свой же инстаграмм Джиен регулярно чистит, возможно, действительно не желая помнить о чем-то конкретном.

Начинается все с совершенно ужасного разговора про детей. Сынхен никогда не думал, что они правда соберутся поговорить о таком, по собственной воле он бы подобных разговоров и не заводил, но с Джиеном все часто получается совсем не так, как Сынхен может или хочет себе представлять. Джиен непредсказуем, это хорошо и плохо одновременно, к этому нереально привыкнуть, но кое-что случается порой так же внезапно, как пистолетный выстрел из-за спины в мирном городском квартале. Даже если ты северокорейский шпион, и жизнь на иголках - твой сознательный выбор.

В тот раз Джиен возвращается из Японии убитый, бесповоротно чем-то раздавленный, и Сынхен не знает, что с этим делать. Не знает, что делать в один вечер, в другой, а Джиен молчит и не желает рассказывать. Вообще-то они не говорят про Кико, между ними не принято. Позиция Сынхена - это его не касается, потому что из попыток счесть как-то иначе ничего приятного в свое время не вышло, а позже Сынхен приучился искренне верить, что чужие отношения не касаются его в самом деле. Сынхен приучился не думать об этом и не ревновать, отставлять в сторону понимание, что у Джиена есть кто-то еще, приучился понимать, что его касаются только его собственные отношения с Джиеном. Как тот к нему относится, любит или не очень - это важно, и третьи люди никак не могут влиять на такие вещи, в том числе потому, что это справедливо и в обратную сторону. У Сынхена тоже бывают отношения с кем-то еще, нечасто и недолго, и отношений такого порядка, как у Джиена и Кико, у него не было, но он не уверен, что масштаб тут имеет значение.

Масштаб, или подробности, все это не имеет значения до одного конкретного вечера, когда Сынхен в конце концов отдает себе отчет, что Джиен просто не может ему улыбаться как раньше, потому что происходит что-то слишком серьезное.

Сынхен слышит, как Джиен ворочается рядом с ним в кровати полночи, как он не может заснуть, как он думает о чем-то тяжелом. Как ему плохо. Через полчаса дрема окончательно слетает с Сынхена - он остается один, и из-за приоткрытой балконной двери тянет ночной свежестью и сигаретным дымом.

На балконе Сынхен осторожно трогает Джиена за локоть, встает рядом.

- Расскажи, что случилось? - просит он, а склизкая змея тревоги тяжелым предчувствием сдавливает грудь.

Джиен прикрывает глаза, гримаса боли искажает его лицо, и он отворачивается, чтобы Сынхен не видел. Сигаретный дым висит между ними, в ночном городе тихо и пусто, ни ветерка; ни единой машины не проезжает по набережной.

- Расскажи, пожалуйста, я прошу тебя, - растерянно повторяет Сынхен. Молчание пугает сильнее, и момент кажется переломом. Только что ты жил каким-то определенным образом, все текло буднично и привычно, а потом в мирном квартале стреляют, или кто-то попадает в автокатастрофу, или у деда случается инсульт, и мир летит вверх тормашками.

- Зачем тебе, - горько спрашивает Джиен, даже не спрашивает, утверждает, и Сынхен непонимающе хмурится. Он по-прежнему раздумывает, что сказать дальше, когда Джиен докуривает и уходит, сначала хлопает дверь в спальне, потом в коридоре, потом где-то еще, Сынхен не догадывается с первого раза, где теперь ему Джиена искать.

Но он находит, можно же обойти все комнаты в квартире, и где-то Джиен будет стоять или сидеть. За столом, уронив голову на руки, или на кровати, спрятавшись среди подушек, и совсем не хочется включать свет, чтобы найти его быстрее. Потому что среди ночи очень неприятно, когда свет зажигается резко, неожиданно, и потому что Сынхен боится увидеть, как Джиен плачет.

Он находит его стоящим в спальне для гостей, около кровати, силуэт четко вырисовывается на фоне окна, и плечи у Джиена опущены. Сынхен обходит его, садится на кровать, берет за руку. Пальцы холодные и безжизненные, Джиен не делает попытки ответить на прикосновение или хотя бы на Сынхена посмотреть.

- У нее мог быть ребенок, - помолчав, безо всякого выражения говорит он, и ужас положения доходит до Сынхена совсем не сразу.

- Что? - бестолково переспрашивает он, подбородок у Джиена поджимается, будто он собирается закричать, или чудом сдерживается, чтобы не вырвать ладонь из руки у Сынхена и не ударить его, или ударить себя, или сделать что-нибудь другое, настолько же отчаянно-абсурдное, не способное ничего поправить или вернуть назад. Рука Сынхена падает на колени, Джиен отступает на шаг, по-прежнему не поднимая лица, на другой, а потом разворачивается к окну. Сборчатая тюль хорошо пропускает свет, в небе стоит луна, и косая тень Джиена разрезает комнату ровно пополам.

Что-то надсадно звенит у Сынхена прямо между ушами, назойливо, без пауз, и ноги отвратительно ватные, словно на них подвесили две шестнадцатикилограммовые гири, но он знает, что подойти к Джиену надо, он никак не сможет оставить его одного. Не здесь, не с этим, не теперь.

Когда он подходит, Джиен поднимает глаза, и слезы стоят в них по самый край. Сынхен с удовольствием выплакал бы за него каждую из них, но он глупый, беспомощный и бесполезный Сынхен, у которого никогда нет нужных слов, нужных жестов или эмоций. Он снова берет Джиена за локоть, понимая, что еще чуть-чуть, и действительно заплачет сам, и это будет достойным завершением ночной бессмысленной эскапады, очередным подтверждением его абсолютной никчемности.

- У нее. Мог. Быть. Ребенок, - повторяет Джиен, голос взлетает высоко и срывается, брови сходятся на переносице, словно он хочет что-то Сынхену доказывать. - Понимаешь?!..

Сначала одна слеза перекатывается через веко, падает на щеку, потом другая, Джиен моргает, и колени у Сынхена подламываются. Он оказывается на полу, стискивает Джиена без памяти сильно, утыкаясь лицом в футболку у него на животе; будь его воля - их бы не было здесь никогда, они бы в принципе жили какие-то другие жизни, и Джиену не было бы так плохо, ни за что, потому что Сынхен вывернулся бы наизнанку, чтобы этого не допустить.

- О, Джиени, - только и может сказать он, чувствуя, как Джиен дрожит у него в руках, как он наконец-то по-настоящему плачет, как боль и громадное, волчье отчаяние наконец-то находят выход.

- Джиени, Джиени, Джиени, - твердит Сынхен, он гладит его по спине, прижимает теснее, пока не ощущает, как Джиен кладет руки ему на плечи, чтобы опереться, - Джиени, хороший мой, Джиени...

Вопрос с детьми актуален уже очень давно. Впервые всерьез Сынхен задумывается об этом поздней осенью, когда Хару донельзя очевидно немеет в присутствии Джиена, а потом кладет маленькую ладошку ему на щеку, пряча глаза. Когда Джиен смотрит на нее донельзя очевидно влюбленным взглядом - Сынхен чувствует себя в вакууме, в безвоздушном пространстве, подвешенным в невесомости, которую собираются вот-вот отключить, чтобы он, Сынхен, упал в пропасть. Хару хорошая, но чужая, и дело вовсе не в ней. Сколько Сынхен помнит себя в качестве публичной персоны, столько Джиен говорит о том, что хочет детей, и это не касается Сынхена ровно в той же мере, в которой не касаются его их отношения с Кико. Джиен хочет детей с Кико, или абстрактно, но только в тот раз Сынхен впервые абсолютно отчетливо, кожей, понимает, что Джиен хочет не их общих детей. Что у них ни-ког-да не будет никаких общих детей, что Джиен будет донельзя очевидно счастлив, когда у него будет своя маленькая Хару, он будет ею гордиться и обожать ее, и Сынхен не будет иметь к этому совершенно никакого отношения. Осознание бьет под дых, не сразу, не при Хару и Джиене, но потом, когда Сынхен остается дома один, когда рядом с диваном стоят две пустые бутылки, когда Сынхену хочется не вина, но чего покрепче.

У Джиена будет ребенок, и Сынхен полюбит его как своего - а может, и больше, чем своего, потому что бог его знает, когда дети будут у самого Сынхена, пока ему не нужны ни жена, ни семья. Сынхен полюбит его ребенка, а может, он полюбит и жену Джиена, гораздо больше, чем когда-либо умел любить Кико, и он будет другом семьи, и эта семья будет касаться его как никакая другая, потому что он любит Джиена. И он будет счастлив за них, счастлив за Джиена, счастлив, что у Джиена все это есть.

Но он никогда, никогда не сможет дать этого Джиену сам. Никогда его собственный ребенок не посмотрит на него глазами Джиена, узкими, хитрыми, ласковыми глазами его Джиена.

Тоска по невозможному поселяется у Сынхена глубоко внутри, она грызет его потихоньку, она подбирается поздними ночами, когда Сынхен думает о перспективах, о том, что они взрослеют, что все меняется и меняются их отношения в том числе. Осенью же, пока Джиен промоутит сольный альбом, они мирятся после длинной ссоры, если можно назвать так то, что происходило прошлым летом, мирятся сложно и серьезно, и пытаются разговаривать гораздо серьезнее, чем пытались раньше. Джиен терпелив, Сынхен терпелив тоже, они по-прежнему понимают друг друга с трудом, ясно одно - чувство нельзя убить или оставить в сторону, а значит, надо с ним разбираться, а значит, надо разбираться с отношениями и учиться если не понимать друг друга, то хотя бы пытаться. И у них получается, они честны и откровенны, а единственным, что Сынхен скрывает, оказываются эти самые мысли про детей.

Зимой тоска опускает Сынхену руки - все хорошо, они с Джиеном не ссорятся, а если ссорятся, то ненадолго, но однажды утром Сынхен просыпается рядом с ним и понимает, что где-то там, в груди, где он привык чувствовать что-то ясное и горячее, что там пусто. Пусто, и нет никакой перспективы заполнить это место снова, потому что никакой перспективы нет у них с Джиеном, у Джиена есть Кико, а чувство, которое нельзя убить или отставить в сторону, перестает иметь значение. Как можно сказать такое Джиену? Никак нельзя, поэтому Сынхен избегает его, отвечает на его смс через одну и не открывает записи с тогдашних фан-эвентов, которые пропускает пачками. Джиен злится, но прощает, потому что они договорились быть взрослыми, только секс становится яростным и до обидного быстрым, и они пьют больше обычного, когда видятся.

Сынхен прекращает двигаться хоть куда-то, целиком сосредотачиваясь на съемках фильма, которые проходят на удивление неплохо, а как-то ночью, когда Джиен засыпает первым, и Сынхен внимательно разглядывает горькую складочку между его бровями, ему становится немного смешно и кристально ясно, что мантра "чувство не имеет значения" больше не работает. Что значение имеет все, что разбираться придется со всем, и как это сделать, непонятно ни на йоту - Сынхен чувствует себя окончательно запутавшимся.

А теперь Джиен плачет в его руках оттого, что у нее. Мог. Быть. Ребенок. Он мог быть, но его не случилось, Сынхен не знает, что произошло, он обязательно спросит, но позже. Вот только пары, у которых случается подобный кошмар, справляются с этим плохо, а Джиен и Кико... могли бы сделать это хуже, чем кто угодно еще. Гордые, эгоцентричные до мозга костей, сосредоточенные на себе, с огромным трудом мирящиеся с отношениями на расстоянии, они могли делать друг с другом ужасные вещи, уж это-то до Сынхена долетало. Что делала Кико, как вела себя в чужих компаниях, пуританская Корея хлопалась бы в обморок фотография за фотографией, какие у нее были знакомые, что она говорила им, чтобы это потом оказалось в прессе. А теперь Джиен плачет у него в руках, и ни он, ни она не сумели справиться с этим так, чтобы быть друг с другом, чтобы найти друг в друге спасение. То, что Сынхен думает, не может послужить хорошим утешением, но слова рвутся с языка, их больше нельзя утаить, не теперь.

- Больше всего на свете, Джиени, - шепчет Сынхен, зажмуриваясь что есть сил, он бы спрятался в Джиене целиком, если б мог, - больше всего на свете я хотел бы...

Он поднимает лицо, и в глазах у него такая мука, что Джиен задыхается, видя, что безумно плохо сейчас не ему одному. Сынхен целует его в живот, невыносимо осторожно, и Джиен перестает плакать из-за себя, потому что теперь та нежность, с которой Сынхен это делает, рвет ему душу. Ему понятно, о чем Сынхен целует его, и это открытие, - Сынхен думает о таких вещах!.. - взламывает устоявшийся вокруг Джиена порядок вещей, удивляя его безгранично, до ступора, до маленькой остановки сердца, после которой оно начинает оглушительно стучать в ушах. Он смаргивает слезы и вглядывается в Сынхена внимательнее, он перекладывает ладони с плеч Сынхена ему в волосы, и получается, что он будто бы держит запрокинутое лицо Сынхена в руках.

- Я люблю тебя, Джиен, - говорит ему Сынхен, и голос у него дрожит, и дрожат ресницы, - больше жизни я люблю тебя, Джиен...

Джиен не выдерживает, набирает полную грудь воздуха и опускается рядом с Сынхеном, чтобы обнять. Сынхен утыкается лбом ему в плечо, и теперь непонятно, кто кого утешает, и не получилось ли так, что они плачут оба о чем-то бесконечно похожем, об одном и том же где-то глубоко в своей сути. Сынхену кажется, что в нем что-то порвалось, из-за чего ему не перестать говорить, из-за чего он оказывается не в состоянии в принципе оценить последствия своих слов. Большую часть жизни он предпочитал молчать, если не понимал, зачем именно нужно что-то сказать, а сейчас слова - что слезы, которые никак невозможно удержать или забрать обратно.

- Ты только не плачь, пожалуйста, давай сделаем все, как ты захочешь, только не плачь, я так люблю тебя... Как бы я хотел сделать тебя счастливым так, как ты заслуживаешь, но я не смогу, - бормочет он Джиену в шею, может быть, Джиен не разбирает ни слова, - я не могу, не умею, так случилось, что...

Сынхен прерывается, пальцы сами собой сжимают Джиену плечи что есть силы, это тоже нельзя сдержать.

- И как это больно, ты не представляешь, - договаривает он, и именно с этими словами ему легчает. Как будто камень, который лежал на душе, трескается, бесчисленные осколки еще висят в воздухе, слезы еще текут из глаз, но это другое.

- Сынхен, я... - запинается Джиен, - мы... Это же я, Сынхен, почему ты так плачешь?.. Это же я не смогу, никогда...

Джиену не договорить, и они обнимаются сумасшедше сильно, как те, кто может найти спасение друг в друге.

Потом они говорят всю ночь, Джиен снова плачет, но теперь он держится за Сынхена, когда тот перебирает его пальцы. Они говорят о Кико, о том, что случилось, и друг о друге, о том, что может быть и чего быть не может никогда, потому что так выпало. Тогда Сынхен впервые за много месяцев засыпает с ощущением, что нельзя запутываться вечно, и у обратного процесса обязательно есть старт.

***

В следующий раз Джиен прилетает из Японии посветлевшим. Сынхен встречает его у него дома, потому что Джиен попросил встретить его дома, он выходит в прихожую, когда открывается дверь. Чемоданы Джиена пока внизу, с собой у него лишь пухлая сумка, которую он ставит на пол посреди холла.

Одна ручка у сумки падает на бок, и вся сумка тоже грозится свалиться, но Джиен не двигается, чтобы ее поправить, ему все равно. Сынхен стоит в дверном проеме, сложив руки в карманы, во всей его позе читаются напряжение и немой вопрос, и у него в глазах Джиен видит столько заботы, что будь возможность, он бы рассказывал новости по телефону, от самого аэропорта. Сынхен в домашних джинсах, и от него пахнет крепким табаком, как всегда, а еще от него пахнет Сынхеном, Джиен точно знает, и это сочетание запахов внезапно кажется ему ключом к чему угодно.

Сынхену боязно подойти к Джиену и просто обнять, - он не понимает, с каким настроением тот приехал - хотя очень хочется. Джиен смотрит на него незнакомо, будто видит впервые, будто бы он ожидал увидеть дома кого-то другого, несмотря на то, о чем прямо Сынхена просил. И в то же время он смотрит так, словно видеть Сынхена у себя в прихожей - для него огромная радость, и Сынхену под этим взглядом тоже отчего-то становится радостно и легко. Он делает шаг навстречу, обнимает Джиена и прячет улыбку у него в волосах.

- Поедем в Дольче Виту завтра с утра. Хорошо?.. - спрашивает Джиен, когда Сынхен, поцеловав в щеку, заглядывает ему в глаза.

***

Утром Сынхен долго рассматривает себя в зеркале. Наверно, Джиен прав и что-то поменялось - в зеркале оказывается никакой не привычный всем и ему глянцевый Сынхен, у Сынхена в зеркале легко можно пересчитать морщинки в уголках глаз, шрамы и поры на коже. Фанаты замазывают морщинки на фотографиях из аэропорта, концертный грим скрывает шрамы, а телевизионная камера прощает поры, хотя Сынхен и так по мере сил всегда старается выглядеть неплохо, когда появляется на публике. Но сегодня они едут за город, как обычные люди в свои выходные, и ощущение этой обычности для Сынхена невероятно ценно.

Сынхен любит поездки в Дольче Виту. Джиен никогда его об этом не спрашивает, нравится ли тебе, или - хотел бы ты поехать, но Сынхену нравится и он с удовольствием соглашается из раза в раз, особенно если Джиен предлагает съездить вдвоем. Сынхен немного нервничает перед встречей с родителями Джиена, но из-за этого он нервничает всегда, тут ничего нельзя поделать.

Утро пасмурное, и в машине Джиен сосредоточенно смотрит на дорогу, и иногда - на небо, прикидывая, пойдет ли дождь. Хотелось бы погулять по берегу озера, взять с собой Гахо, и хотя прогулка в дождь это тоже здорово, но лучше бы погода не подвела. Сынхен поглядывает на него искоса, выражение лица у него строгое и спокойное, и, когда молчит, он закусывает губу, глубоко о чем-то задумываясь.

Джиену хорошо, длинная дорога всегда его успокаивает, а весенняя прохлада пахнет непередаваемой свежестью. Снег растаял почти везде, но нет-нет, и по обочинам встречаются грязно-белые шапки, которые подсвечивает неяркое солнце.

Их встречает отец, а мама подходит попозже, когда они заканчивают вытаскивать сумки из багажника.

- Здравствуй, сын, - говорит она Джиену и обнимает его крепко. Она взрослая женщина, но кажется неожиданно маленькой и хрупкой рядом с ним, и Джиен обнимает в ответ бережно, а улыбается широко.

- Здравствуй, Сынхен, - говорит она Сынхену, оборачиваясь к нему. Потом она обнимает и его, она обнимает его всегда, Сынхену всегда перед этим волнительно, если они долго не виделись.

Все все знают, довольно давно, и Сынхен против воли, но чувствует себя в ответе еще и перед этими людьми за то, что происходит с Джиеном. Потому что он слишком близко к Джиену, потому что он может то, что может совсем не каждый, и потому, что эти люди ему доверяют. Много всякого случается, и порой Сынхену очень сложно взглянуть матери Джиена в глаза, он страшится найти там обвинение и разочарование, но вместо этого каждый раз обнаруживает, что эта женщина верит в него, может быть, всего лишь чуть менее беспрекословно, чем верит в собственного сына.

Джиен улыбается, наблюдая за ними. День чудесный, он доволен, что они именно сегодня выбрались отдохнуть, и что до возвращения к работе почти бесконечность. В нее легко верить там, где ветер с гор холодный, где он гонит рябь по гладкой водной поверхности, и зеркально-серая чаша озера переливчато бликует. Доски перил на дорожках в парке влажные, и там пахнет широким воздухом, водой и прошлогодними листьями - там Джиену кажется, что ему принадлежит не просто кусок земли в нескольких часах езды от Сеула, но что ему принадлежит весь мир.

Вечером они поднимаются наверх, в спальню, чтобы смотреть дораму - Джиен старается не отставать от трендов и смотреть то, что ему советуют знакомые, или то, где снимаются знакомые, или то, что особенно популярно сейчас или было популярно когда-то. Сынхен не возражает, он любит кино, любит хорошее кино и плохое немножко любит тоже, потому что плохое кино - это совсем особая статья, и с ним можно узнать кое-что ничуть не менее интересное, чем с хорошим. Эта дорама неплоха, пускай и немного скучна.

Сынхен устраивает Джиена у себя между ног и прижимается щекой к его затылку. Волосы пушатся и щекотят нос, Сынхен фыркает, а Джиен недовольно морщится, потому что Сынхен выдыхает ему на ухо, это громко и не сильно приятно. Сынхен дотрагивается до его уха губами - быстрая и острая мысль укалывает в самое сердце, и оно замирает. Он осознает, что именно ему хочется сказать Джиену на ухо, это сладко и страшно, как страшно перед прыжком в прохладное море на закате, когда мурашки рассыпаются по руками. Сынхен вдыхает, открывает рот - и выдыхает, это оказывается сложнее, чем он думал, это сложнее, чем в любые другие разы, и он прикрывает глаза. Он соберется, у него получится, потому что все хорошо и он совершенно точно чувствует именно то, о чем хочет сказать.

- Джиен, - шепчет он и чувствует, как у Джиена мелко вздрагивает плечо, - я люблю тебя.

Джиен застывает, только что Сынхен ощущал, как он дышит, как совсем рядом с собственным бьется чужое сердце, и теперь это все словно бы пропадает - щелкает одна секунда, затем другая, и лишь тогда грудная клетка Джиена поднимается высоко в тяжелом вдохе, и потом опадает. Сынхен не успевает подумать ничего, пустота гулко отдает по ушам, и сразу за ней добрый десяток мыслей впрыгивает ему в голову. Он пугается.

Не может быть, чтобы он никогда ничего такого Джиену не говорил. В ситуациях, подобных этой, когда все спокойно, никто ни на кого не кричит, никто ни из-за чего не рыдает, когда эмоции не перекидываются между ними высоковольтной дугой, когда Джиен не вытаскивает из него признание клещами. Сынхен говорил, не мог не говорить, ведь говорил же?.. Он в панике перебирает воспоминания, и как назло, попадаются все не о том, миллион раз он думал об этом, плакал об этом, ему это снилось ночами подряд, но нигде в памяти он не находит ни одного завалящего случая, когда бы он говорил это вот совсем просто так.

Он обнимает Джиена сильнее и говорит еще раз, для верности, чтобы сомнений не осталось:

- Я люблю тебя, - и Джиен улыбается медленно, мягко, потираясь скулой о подбородок Сынхена. Он не отвечает, Сынхен и не хотел бы, чтобы Джиен что-то на это ответил, потому что ему отчаянно нужен случай "совсем просто так". Чтобы они дальше смотрели кино, чтобы ничего не поменялось, чтобы сгущающийся вечер остался таким же плотным и тягучим, как горячая карамель.

Но на самом деле все случается так совсем не без причин.

Джиен довольно сложно относится к любви Сынхена. Это теперь все меняется, меняется Джиен и его отношение к некоторым вещам, но Сынхен хорошо помнит, как сказать что-то такое значило фактически выбить почву у Джиена из-под ног. Осенью же, когда они мирятся, это чувствуется особенно остро - Джиен не верит ни единому слову, прошедшее лето для него равносильно предательству, и почти невозможно объяснить, что именно тогда происходило. Однако, хоть Джиен и не верит словам, он верит кое-чему другому - тому, как Сынхен на него смотрит, тому, как у Сынхена перебивает дыхание, когда они оказываются вместе, тому, как невероятно важно Сынхену слышать, что Джиен все-таки любит его, ведь он сомневался в этом не понарошку. Пока эта вера не врастает Джиену под кожу, он сумасшедше боится потерять Сынхена снова, и каждое прикосновение, каждый поцелуй для него как последние, Сынхену ужасно тяжело за этим наблюдать.

Он пытается объяснить, пытается убедить Джиена, глаза в глаза, когда между ними происходит то, что всегда расставляет все по своим местам.

Когда Сынхен двигается в нем, он просит Джиена, как просил тогда часто:

- Скажи, - и смотрит, как у Джиена ломаются брови, а в глазах тенью мелькает отчаяние.

- Я люблю тебя, - шепчет Джиен, поводит головой, гладит Сынхена по плечам, он говорил бы это столько раз подряд, сколько могло бы быть Сынхену достаточно, но, похоже, той осенью удовлетворить его невозможно. Только Сынхен считает иначе, и на этот раз отвечает.

- Я люблю тебя, - интонация у Сынхена другая, его тихий голос вплетается в их частое дыхание, и Джиен цепляется за его плечи сильнее. Одна одинокая лампа горит на столе за Сынхеном, желтый полукруг почти не доползает до них, но его кожа светится теплым рассеянным светом.

- Я люблю тебя, - вторит ему Джиен, словно бы просит, он сам с трудом разбирает что именно, но это важно совсем не иллюзорно, это то, без чего Джиену невероятно плохо живется. Может быть, Джиен хочет верить в то ясное знание, которое иногда поднимается у него изнутри, Сынхен видит, но ему кажется, что Джиен все время ходит где-то по грани, и никак, никак нельзя Джиену помочь. Сынхен очень хочет, делает все, что может, но есть вещи, которые зависят от Джиена одного.

- Я буду любить тебя всегда, - говорит ему Сынхен, он бы мог поклясться чем угодно, если бы это могло Джиену помочь, - тебя, только тебя...

Сынхен держит его крепко, такой Джиен особенно беззащитен, уязвим и распахнут. Он весь перед Сынхеном как на ладони, и голову кружит бессильная нежность. Эти самые слова Сынхен уже говорил - может быть, не раз. Сам он верит в них до конца, а Джиен только на время. Он верит Сынхену в моменте, а потом случается что-то еще, и еще, и еще, и Сынхену страшно представить, что где-то изнутри Джиен в самом деле считает, что остается один. Но многое никак нельзя предсказать, Сынхен не в состоянии предугадать, что будет дальше, и все что он может - рассчитывать на то, что однажды Джиен его все-таки услышит, и с этим они разберутся.

Но это все осень, а в Дольче Вита весна, Джиен у него в руках значительно более спокоен. Наверно, серьезные разговоры действительно помогают, а может быть, помогает что-то еще, Сынхен не знает - это вопрос из разряда тех, ответов на которые нет.

***


продолжение в комментах